(*Диминуэндо, с затуханием (итал.) – музыкальный термин, обозначающий постепенное уменьшение силы звука.) 

Эта история произошла в самом обычном провинциальном городке, каких много: заправочная станция на окраине города, на центральной улице – обязательно банк, почта, отель, пара кафе и кинотеатр, и одна на весь город средняя школа. Кажется, что жизнь в таких городках как будто остановилась, их обитатели проводят жизнь в повседневных заботах, не задумываясь о том, что ждет их завтра. Если вы видели хоть один такой город, то без труда можете представить себе Сильвертаун, штат Иллинойс. Его и на картах-то редко обозначают – кому интересен городишко в десять тысяч жителей, хоть он и находится совсем недалеко от Чикаго? 

Теперь самое время представить героя. Вот он – Джон Смит. Вы скажете, что «Джон», а уж тем более «Смит» – слишком заурядное, ничем не примечательное имя? Ну, а какое еще имя должен носить самый обычный человек? Да, наш герой был тем, кого называют среднестатистическим американцем – законопослушный налогоплательщик, белый мужчина тридцати шести лет, по роду деятельности – мелкий клерк в городском банке. На выборах Джон Смит всегда поддерживал республиканцев. Для полноты картины представьте, что герой наш жил в чистеньком двухэтажном домике на Мейпл Лейн, обычном домике с идеально подстриженной лужайкой, водил старенький «Форд» и был женат. Жена Джона, миссис Маргарет Смит, домохозяйка, занималась воспитанием их двоих детей – восьмилетней Джуди и шестилетнего Рейнольда. 

Как видите, ситуация самая обычная. Почему же она заслуживает нашего внимания? А вот почему. Несмотря на всю непримечательность Сильвертауна, была у него одна особенность, за которую этот город знали и любили профессиональные музыканты – весенний фестиваль джаза «Сильвер спрингз». Он ежегодно проходил в городском парке в последнее воскресенье апреля, как только появится первая зелень, вот уже в течение почти тридцати лет. 

Надо сказать, музыка совершенно преображала город. Городок был маленький и фестиваль тоже маленький. Никто из широкой публики про него вообще не знал. Знали и любили только те, кто не представлял себе жизни без музыки. Каждый год в городке встречали кого-то из прославленных музыкантов – то Диззи Гиллеспи, то Джона Колтрейна, то Дэйва Брубека, а то и Телониуса Монка! Никогда сильвертаунский фестиваль не оставался без визита какой-нибудь джазовой знаменитости. 

А уж как жители города любили «Сильвер спрингз»! Как только один фестиваль заканчивался, они тотчас же начинали готовиться к следующему, придумывая одну идею за другой. И в самом деле, год от года фестиваль становился все лучше и лучше. А о том, что по количеству джаз-бэндов на душу населения Сильвертаун мог соперничать даже с Большим Яблоком или даже с Новым Орлеаном, нечего и говорить! 

Да и герой этой истории, если говорить честно, тоже не был совсем уж рядовым: в свободное от повседневных занятий время он играл на кларнете. И как играл! Все зрители замирали от восторга, когда Джон исполнял соло в каком-нибудь джазовом стандарте – «Чай для двоих» или «Я нашел новую малышку», а уж когда джаз-бэнд «Аллигаторы» играл композицию его собственного сочинения, а на каждый фестиваль наш герой пытался сочинить что-то новенькое, слушатели прямо взрывались восторженными криками и аплодисментами. Да, «Сильвер Спрингз» всегда был долгожданным событием для Джона – даже ожидание этого праздника и сама мысль о том, чтобы хоть на день перестать быть таким, как все, скрашивали повседневную жизнь Джона Смита. 

Именно в такой теплый и солнечный воскресный день и случилась эта история. 

Утром наш герой, как обычно по выходным, проснулся в девять. Он подошел к окну – погода не подвела, и в безоблачном небе сияло веселое весеннее солнце. «Совсем как начищенная тарелка старины Фрэнка», – весело подумал Джон, вспомнив барабанщика «Аллигаторов» Фрэнсиса Коулмена, у которого тарелки всегда не только отлично звучали, но и ослепительно сияли на солнце. Они были своего рода визитной карточкой Фрэнка. 

Тут до нашего героя донесся дразнящий аромат свежего кофе – Маргарет уже вовсю хозяйничала на кухне, что-то напевая. Джон умылся и, привлеченный запахом, насвистывая, спустился вниз. 

Дети уже сидели за столом и вертелись от нетерпения. 

– Доброе утро! – Джон поцеловал детей и жену и уселся за стол. 

– Папочка, мы пойдем сегодня в парк? – спросила маленькая Джуди. 

– Конечно, принцесса, – Джон ласково погладил дочь по голове, – Только сначала вы должны поесть, как следует. 

– Папа, а ты купишь мне там мороженое? – солидно пробасил малыш Рей. 

– Мы устроим пикник, – улыбнулась Маргарет, – будет тебе и мороженое. 

Зазвонил телефон. Джон снял трубку, не выпуская из руки чашку. 

– Джон, старина! Докладываю: все путем, купил то, что ты просил! Ты-то ей не проболтался, не вышел из роли забывчивого мужа? – радостно завопили в трубке так, что Джон с улыбкой отстранил ее от уха, украдкой взглянув на жену, не слышит ли она. 

Это был Фрэнсис Коулмен, который, помимо умения шикарно держать ритм, славился жизнерадостностью и совершенно неуемной болтливостью. 

– Слыхал новость? – продолжал Фрэнк, не дав Джону ответить, – Сегодня в четыре к нам приедет сам Сэтч! Ты готов показать класс, а, приятель? 

– Что ж, устроим джем, – рассмеялся наш герой, стараясь не показывать свое волнение. 

– Настрой, я вижу, что надо – боевой! – взревел Фрэнсис, – Увидимся в парке. Не забудь, нам надо разыграться. Привет жене! Пусть как следует отгладит тебе костюм – не каждый день приходится играть джем с мистером Сэтчмо! И заодно еще раз дашь ей понять, что ты забыл… – Фрэнк оглушительно расхохотался, – Ну, до скорого! 

Джон улыбнулся и положил трубку. 

Следующий час прошел в суете и сборах – костюм и крахмальная рубашка для Джона, корзинка для пикника для Маргарет и детей, любимый солдатик Рея, которого никак нельзя забыть дома и, конечно, плюшевый медвежонок Джуди, который очень расстроится, если не сможет послушать, как играет папа. 

Наконец, семейство Смит было готово отправиться в парк. Они чинно вышли из дома и у калитки раскланялись с соседкой, миссис Фицпатрик. 

– Удачи, Джон! – улыбнулась она, – Маргарет, милая, надеюсь, ты взяла теплый плед для детей – апрельский ветерок обманчив. 

– Конечно, миссис Фицпатрик, спасибо за заботу! 

Семейство Смит и миссис Фицпатрик дружили. Пожилая женщина потеряла мужа и сына во время высадки в Нормандии и всю свою любовь перенесла на четверых самых дорогих ей существ – двух котов и двух соседских детей – маленьких Рея и Джуди. И коты, и дети ее просто обожали. 

Городской парк находился поблизости от Мейпл Лейн. В общем-то, он находился поблизости и от любой другой улицы – в таких городках не бывает больших расстояний. На улицах было полно нарядных людей, веселых и оживленных в ожидании праздника, – все направлялись в парк, чтобы успеть занять места получше, и приветливо раскланивались друг с другом – в таком маленьком городке, как Сильвертаун, все друг друга знают. Многие несли музыкальные инструменты – сегодня на сцену должна была подняться едва ли не половина города. Счастливая Маргарет шла, держа под руку мужа – она гордилась им. Джон чувствовал ее гордость и тоже был счастлив. 

Когда семейство Смит добралось до парка, он был уже полон народу. Толпа возбужденно гудела, предвкушая предстоящий праздник. Кто-то искал удобное местечко, откуда было бы все хорошо видно и слышно. Кто-то встретил знакомых и теперь оживленно беседовал. А кто-то сосредоточенно искал, где бы уединиться и еще немного порепетировать перед фестивалем. К последним присоединился и сам Джон, убедившись, что его жена и дети удобно устроены в первых рядах пред самой сценой. 

Фестиваль начался. Публика ликовала. Джон, как и почти все остальные участники, стоял за сценой, рассеянно аплодируя каждому соло и ожидая своей очереди. Они играли предпоследними – как раз перед выступлением знаменитого Сэтчмо. 

Джон очень волновался – сегодня на суд публики «Аллигаторы» должны были представить собственную композицию Джона, над которой он просидел не одну бессонную ночь. Ведь сегодня было не только последнее воскресенье апреля, но и десятилетняя годовщина их свадьбы с Маргарет. Новую пьесу, которую они собирались сегодня играть, Джон назвал «Тайный уголок моего сердца». Это был подарок его жене, который он собирался преподнести здесь, на празднике, при всех. Сложные партии, прежде всего, его собственная, – низкие грудные звуки кларнета в этой композиции должны были звучать лирично, проникновенно и достигать самых сокровенных глубин души. А когда соло Джона закончится долгим, бархатистым нижним «ре», а оркестр будет завершать мелодию, Джон незаметно возьмет букет – дюжину полураспустившихся бордовых роз, который уже по его просьбе купил барабанщик Фрэнсис, спустится со сцены и вручит его Маргарет. Джон представил лучащиеся счастьем глаза жены: она непременно будет смотреть на него так, как тогда, в первый раз, когда он играл на кларнете на школьном балу. Джон тепло улыбнулся. Он и тот старый кларнет прихватил с собой, чтобы сыграть именно на нем – Маргарет будет приятно, когда она узнает этот инструмент. 

Задумавшись, Джон и не заметил, как настала их очередь играть. Наш герой легко взбежал на сцену и раскланялся. Музыканты заняли свои места, Фрэнсис дал отсчет и выступление началось. Для того, чтобы создать настроение, «Аллигаторы» начали с «Вокруг полуночи», затем последовало «У ночи тысяча глаз», потом любимая композиция Фрэнсиса «Сделай перерыв», где он гордо и с удовольствием продемонстрировал непревзойденное искусство держать ритм на пять четвертей, пару произведений собственного сочинения Джона, а потом, когда к ограде парка подъехал блестящий черный «Кадди» с тонированными темными стеклами и из него показалась улыбающаяся белозубая физиономия Сэтчмо, «Аллигаторы» грянули «Скоккиан». Зрители вопили, хлопали и танцевали. Позволив им вдоволь наплясаться, музыканты взяли заключительный аккорд. Отдышавшись, Джон подошел к микрофону. 

– Дорогие друзья! – улыбнулся он, – Вот уже семь лет мы играем здесь и все эти семь лет каждый год сочиняем для вас что-нибудь новенькое. Этот год не станет исключением… 

С этими словами Джон бережно достал свой старый кларнет: 

– С удовольствием и благодарностью представляю вам нашу новую композицию. Я назвал ее «Тайный уголок моего сердца»… 

Первая нота «ре» мягко прозвучала в хрустальной тишине весеннего вечера. Джон играл, как никогда до этого. Он позволил музыке захватить себя целиком и вкладывал в каждый звук частичку своей души. Он импровизировал, делая свою партию еще сложнее и тоньше. Музыка текла, струилась через него, как солнечные лучи, преображая, заставляя светиться изнутри и делая его прекрасным. Джон видел, как зрители напряженно ловят каждый звук, боясь упустить хоть какой-то штрих этой прекрасной картины; как подалась вперед Маргарет, лицо ее сияло – она одна поняла, для кого действительно в тот момент играл Джон; как одобрительно кивал головой Сэтч, поглаживая начищенную трубу – он хотел вступить, но боялся, что труба прозвучит грубо и нечаянно разрушит прекрасную мелодию, созданную Джоном с такой любовью и вдохновением… Казалось, все замерло, восхищаясь прекрасной музыкой. 

Взгляд Джона случайно упал на городские часы. Он с удивлением обнаружил, что играл целых восемь или даже девять минут, но совершенно не чувствовал усталости. 

В финальное нижнее «ре» – теплое, бархатное, нежное, как весенний солнечный свет, Джон вложил все обуревающие его чувства… 

И тут на мир плотной шторой внезапно упала темнота. 

*** 

«Ну почему, черт возьми, почему в каждом маленьком городке обязательно есть свой городской сумасшедший! А мне еще больше повезло: городской сумасшедший – это мой собственный отец!» – так думал другой наш герой, с досадой продираясь сквозь веселую нарядную толпу в сторону, противоположную от парка. 

Трэй Юджин Маккаллоу-младший, профессор-астрофизик, специально проделал далекий путь из Маунтин-Вью, штат Калифорния, в Сильвертаун, где он родился, чтобы попасть на «Сильвер Спрингз». 

В том, что Сильвертаун совсем не изменился со времен его детства, Трэй убедился, как только въехал в город: все те же идеально чистые улочки, двухэтажные домики с ухоженными лужайками... Даже вывески кафе были те же, которые висели над дверями десять лет назад, когда Трэй Маккаллоу уезжал из Сильвертауна в Калифорнию, куда его пригласили на работу в лабораторию Национального консультативного комитета по воздухоплаванию. Да и в кинотеатре тогда, кажется, крутили то же самое. Только деревья выросли. 

Не то, чтобы профессор Маккаллоу сильно тосковал по родному городку. Он просто взял небольшой отпуск, чтобы увидеться со своими школьными друзьями – Маргарет Смит, в девичестве Хеттуэй, и ее мужем Джоном Смитом. Джон давно приглашал его на фестиваль, к тому же, они с Маргарет отмечали десятилетие свадьбы. «Да уж, Маргарет выбрала достойнейшего из нас, что и говорить…» – подумал Трэй с легкой иронией. 

Он расположился в гостинице, где оказались те же самые кровати и обои, что и десять лет назад, чему он совершенно не был удивлен, а потом, после часового мучительного раздумья, позвонил отцу. Трубку долго не брали, наконец, длинные гудки прекратились, раздался щелчок и послышался дребезжащий старческий голос: 

– Слу… слушаю. 

«Опять пьян!» – пронеслось в голове у Трэя, но вслух он произнес: 

– Здравствуй, отец. 

– Сынок… – в трубке послышался всхлипывающий звук, – Здравствуй, сынок… 

– Отец, – сухо произнес Маккаллоу, – Я сейчас в Сильвертауне. Остановился в гостинице. Завтра я пойду на фестиваль, а в понедельник хотел бы сходить на могилу мамы. Ты пойдешь со мной? 

– Трэй, сынок… – прошелестел старческий голос в трубке, – А почему в гостинице? Почему не дома? 

– Отец, не начинай, – если бы словами можно было заморозить, профессор Трэй Юджин Маккаллоу-старший в своем домике на Строберри Лейн превратился бы в отличную ледяную скульптуру, – Ты прекрасно знаешь, почему. 

Разумеется, Маккаллоу-старший все прекрасно знал. Его пьянство, лишение профессорской должности и последующее увольнение стоили сыну карьеры. От алкоголя он так и не смог отказаться. А еще Трэй терпеть не мог его вторую жену. Он считал, что его отец опозорился на весь город, женившись на женщине, которая годится ему во внучки и к тому же негритянка. 

Даже сквозь щелчки и шипение телефонного аппарата, который, скорее всего, приобрели тогда, когда гостиницу только что построили, было слышно, как удручен старик. 

– Хорошо, – сказал Маккаллоу-старший упавшим голосом, – Значит, послезавтра. Но, может быть, ты все-таки… 

Но Трэй уже положил трубку на рычаг. 

И вот теперь этот чертов сумасшедший старик просто взял и испортил ему весь праздник. 

В одиннадцать утра, когда Трэй уже собирался выйти из гостиницы, в номере раздался телефонный звонок. Голос Маккаллоу-старшего звучал взволнованно: 

– Сынок, ты непременно должен придти сюда. Сейчас же, не откладывая. 

Услышав это, Трэй проклял момент, когда решил позвонить. 

– Отец, я не приду. Я обещал Джону, что приеду в этом году на фестиваль. Я не звонил ему еще, хотел сделать сюрприз… 

– Сынок, я настроил приемник. Фестиваль будут передавать по радио, и ты сможешь его послушать. Прошу, тебя, приходи. 

Помимо униженной просьбы одинокого старика, было что-то в голосе отца, что заставило сына насторожиться. Именно так, вспомнил Трэй, взволнованно и увлеченно звучал голос его отца, когда он рассказывал об открытиях, которые ему удалось сделать в далеких тридцатых, когда он занимался радиоастрономией в группе тогда еще никому не известного Карла Янского. 

– Приходи, прошу, это важно. Очень важно. 

– Хорошо, – Трэй Маккаллоу с досадой махнул рукой. С фестивалем и приятным общением со школьными друзьями можно было попрощаться. 

И вот теперь Маккаллоу-младший шел, пробираясь сквозь течение толпы, слушать старческие излияния своего пьяницы-отца. Надо сказать, что сама идея его в восторг не приводила. 

Дом на Строберри Лейн он нашел абсолютно таким же, каким оставил его десять лет назад после похорон матери. Новая жена отца содержала его в образцовом порядке. Почему-то от этой мысли настроение Трэя еще больше испортилось. 

Он поднялся на крыльцо, оплетенное диким виноградом (опять вспомнилась мать, она любила сидеть на этом крыльце с вязанием), и постучал. 

Дверь открыла симпатичная негритянка лет двадцати пяти в ситцевом платье в мелкий цветочек. При виде Трэя приветливая улыбка на лице сменилась ужасом. От того, как женщина в панике метнулась на кухню, Трэй почувствовал какое-то мрачное удовлетворение, но через секунду разозлился еще больше – на этот раз на себя. 

Послышались шаркающие шаги, и появился хозяин дома, семидесятилетний Трэй Маккалоу-старший. Несмотря на то, что он опирался на трость, он все еще держался прямо. В своих чисто выстиранных ярко-синих джинсах и клетчатой ковбойке отец выглядел ухоженным и даже довольным. От этого Трэй почувствовал новый укол ревности. 

Он хотел было сказать колкость, но отец не дал ему этого сделать. Молча схватив сына за руку, Маккаллоу-старший повлек его на чердак. Там находилась его «лаборатория», которую Трэй помнил с детства – пара телескопов и старая мебель. 

– Садись, – коротко сказал отец сыну, – указав на продавленный диван, а сам открыл холодильник и извлек оттуда две бутылки «Бада». 

– Я не пиво пить пришел, – Трэя начинала раздражать вся эта ситуация, – И, уж тем более, не наблюдать за тем, как ты уже с утра накачиваешься. Или ты сейчас же рассказываешь мне, в чем дело, или я ухожу. Я пропущу выступление первых двух оркестров, но это не страшно. 

– Да помолчи ты, – Маккаллоу-старший откупорил бутылки, одну протянул сыну, а из другой шумно отпил сам, – И послушай. Ты, конечно, можешь мне не поверить и счесть это бредом спятившего старика, но звезды и музыка связаны между собой. 

– О, конечно! Это открытие, достойное Эйнштейна! – саркастически отозвался Маккаллоу-младший, – Вот только влюбленным эта чепуха была известна задолго до тебя. 

Отмахнувшись от ехидного замечания сына, старик продолжал: 

– Дней этак восемь назад я слушал по радио концерт военных оркестров. Ты же знаешь, как я люблю это дело. Присси-то больше телевизор смотрит, но я уже стар для телевидения. Слушаю я радио, виски потягиваю из бутылочки да на небо в телескоп смотрю. Играют они «Звезды и полосы навсегда», а я вдруг вижу – эпсилон Кассиопеи погас. Сначала я подумал, что показалось – нет, погас. А во время рефрена погасла дзета. 

– Звезды иногда мигают, – равнодушно пожал печами Трэй. 

– Вечером посмотри в телескоп – у Кассиопеи до сих пор нет ни дзеты, ни эпсилона… А потом они заиграли «Мы – американцы». И опять я заметил – несколько звезд погасло, – Трэй Маккаллоу-старший протянул сыну листок, исписанный каллиграфическим профессорским почерком, – Я выписал, какие заметил. И три дня назад по радио транслировали мюзикл, «Юг Тихого океана», так я… 

Маккаллоу-младший быстро пробежал список и поднял глаза на отца. 

– Я все еще не понимаю, какая тут связь, – пожал плечами сын. 

– Я вдруг подумал, что звезды – это звуки... Понимаешь, обычные музыкальные звуки. А что, если когда кто-то играет или даже просто напевает или насвистывает мелодию, во Вселенной гаснут звезды, одна за другой? Мы не знаем, какие, но обязательно гаснут? И то, что мы считаем музыкой, на самом деле – преображенный свет звезд? 

– То есть, ты считаешь, что свет и звук – это взаимозаменяемые явления? Или, еще интересней, – взаимоисключающие? А как тогда быть с тем, что звезды далеко? И эпсилон Кассиопеи, исчезновение которого ты видел, погас уже давно. А последний луч света дошел восемь дней назад. 

– Значит, кто-то когда-то сыграл ту мелодию, от которой она погасла, – упрямо повторил старик. 

– А по-моему, ты уже допился до безумия, – Маккаллоу-младший сердито вскинул голову, – Неужели ты сам не понимаешь, насколько ты жалок?! 

Трэй хотел было раздраженно высказать отцу все, что он думает о его сомнительной теории, но вдруг заметил, как тот сжался, словно от пощечины, и лицо его стало растерянным и беспомощным. Трэй оцепенел. Он неожиданно увидел отца совсем другими глазами – перед ним стоял одинокий старик, который так и не сумел научиться жить дальше после смерти жены и потерял почти все – сына, работу и смысл жизни. Трэй вздохнул: 

– Маме понравилась бы твоя теория. Она сказала бы, что это романтично. 

– Да… – эхом отозвался старик, – И рассмеялась бы. Я часто вспоминаю ее смех… Если бы ты знал, как мне ее не хватает… 

Трэй ничего не ответил. Он просто взял отца за руку и усадил рядом на диван, приобняв за плечи. 

Некоторое время они сидели молча. Да слова были и не нужны. Они потягивали пиво – отец и сын, которые вновь обрели друг друга. 

Наконец, Трэй Маккаллоу-старший поднялся, подошел к радиоприемнику и включил его. 

– Утром я настроил на нашу волну. Успеем послушать конец. 

По радио как раз объявили выступление оркестра Джона Смита. Трэй Маккаллоу-младший откинулся на спинку дивана и слегка притоптывал в такт ритму. Джон Смит объявил последнюю композицию. Она действительно была великолепна. 

– А знаешь, отец… – задумчиво произнес Трэй младший. От выпитого пива ему стало весело и спокойно и потянуло на размышления, – Если твоя теория верна, получается, что любая спетая или сыгранная кем-то нота может погасить… 

…И тут они услышали финальное нижнее «ре» Джона Смита.