Когда Говард Ван Лейк припарковал машину у главного входа Окружного Управления Полиции, погода стояла просто замечательная. Всю предыдущую неделю вообще была замечательная погода, но Говарду, идущему к прозрачным дверям Управления, она в тот момент казалась на пике своей замечательности.
И сияющее голубизной небо, кое-где расчерченное следами пассажирских лайнеров, настраивало на нечто очень приятное, и солнце не палило, а лишь ласково грело, даже ветерок не швырял пыль в лицо, а только слегка теребил волосы. Белоснежная, ребристая громада Управления, всегда вызывавшая у Говарда ассоциации со сломанным зубом, сверкала на солнце, словно тоже стараясь соответствовать всей этой идиллии, и сегодня у неё это даже получалось. Немного.
Он иногда смотрел сохранившиеся видеоматериалы по Нью-Йорку, сделанные ещё до войны, и не понимал, как можно было там жить. Серые, нависающие громады зданий, грязные улочки, давящие стены - всё вместе это создавало ощущение ловушки; и, может, именно поэтому разрушенные войной города восстанавливали совсем другими, даже не пытаясь повторить оригинал, а наоборот - всеми способами желая вложить в них побольше светлого, яркого, дающего позитивный настрой.
Говард вошёл в широкий, залитый светом холл. Обычно он бывал в Управлении раза два-три в месяц, а иногда и чаще, но каждый раз удивлялся тому, как архитектор смог именно в холле совместить несовместимое. Здесь не чувствовалось «казённых стен», всё было сглажено, осветлено, но при этом совершенно не создавалось ощущения глупой траты места ради «красивостей».
Подойдя к одному из напоминавших раковину пропускных постов, он приложил правую руку к сканеру. Прозрачная дверь из бронеплекса отъехала в сторону. Таких постов тут было десятка два, но, кроме Говарда, в холле сейчас было лишь трое посетителей. Это совсем не означало, что Управление скучает без работы, просто главным входом сотрудники пользовались нечасто: ведь в такого рода заведениях действительно главный вход редко называют главным.
Второй пост был уже посерьезней, тут имелся не только сканер, но и охрана.
- Говард Ван Лейк. Прокуратура округа, – произнёс Говард и снова приложил ладонь к сканеру.
Ждать пришлось не более минуты.
- Проходите сэр, - один из охранников, затянутый в боевой костюм и подключённый к внутренней сети Управления, кивнул. – Вас ожидают.
Естественно, его ожидали, Говард в этом даже не сомневался. Наверняка Барни уже все подошвы истер, бегая по комнате туда-сюда. Проходя мимо прозрачной капсулы поста охраны, Говард на сидящих в ней людей старался не смотреть. Не потому что боялся - просто вид многоцелевого костюма-комплекса «Павиан» вызывал у него те воспоминания, которые не хотелось вызывать. Воспоминания о войне.
- Ну наконец-то, – маленький и пухлощёкий Барни Камински, как и ожидалось, бегал по комнате. – Сколько можно?
- Я был на совещании. Собирали всех Инспекторов.
- И что?
- И ничего. Наслушался… всякого.
- Ругали?
- А когда нас не ругали? Ты зачем меня позвал?
- В том то и дело, – Барни открыл противоположную от входа дверь, за которой оказался небольшой лифт. – Я, конечно, мог сделать обычный запрос, чтобы прислали любого свободного Инспектора, но с тобой мне всегда проще работалось.
- Доиграешься ты.
- Да ладно. В общем, слушай. Задержали его в парке - и поначалу списали на наркомана, но всё оказалось интереснее.
- За что задержали?
- В том-то и дело, что за дело. Тьфу ты, ну и сказанул. Короче, он проповедовал. Причём стоя в толпе, да ещё и под полицейскими камерами, так что улик у нас выше гор.
- Ну так и сдавали бы его дальше, согласно процедуре. У нас каждый месяц по три-четыре пророка, еретика либо ещё кого подобного. Моё заключение в данном случае не требуется. Оформляете как положено, окружной прокурор подпишет список, и дурень отправится в лагерь. Дело пары дней.
- Понимаешь... – Барни пожевал пухлыми губами. – Всё немного сложнее. Во-первых, у него нет номера.
- Свёл?
- Нет, Гарри, у него даже шрама нет. Вообще.
- Это невозможно.
- И тем не менее. Врачи однозначно утверждают - номер ему никогда не наносили. Такие вот дела, Гарри.
- Интересно, – Говард невольно посмотрел на свою правую ладонь, где гребёнка золотистых линий разной толщины образовывала личный номер гражданина. – Случай, конечно, необычный; хотя даже если и так, это всё равно не к нам. Это в Комитет. Они там все неимоверно умные, вот пускай и выясняют, где он родился, выходят на врача, который помог пропустить процедуру присвоения, а главное - объясняют начальству, как они умудрились всё это проворонить. А то только нас на совещаниях ругают. И не называй меня Гарри.
- Окей, Гарри, – Барни ухмыльнулся. – Естественно, мы допросили и этих олухов из сто восемнадцатого участка, которые его задержали. Решили копнуть сами.
- Заняться больше нечем? – Говард покосился на собеседника. – Гляжу, вы не перетруждаетесь.
- Да ладно тебе. Интересно же. Толку было мало, ничего эти болваны сказать не смогли. Мда. Ну а потом мы допросили и задержанного.
- И?
- И я вызвал тебя.
- Что конкретно вы узнали?
- Его имя.
- Кто-то из старых знакомых?
- Ещё каких старых. Парень утверждает, что он Иисус Христос.
* * *
- Когда в нашем округе в последний раз казнили за богохульство с отягчающими?
- Пять месяцев назад, – Говард покачал головой. - И с тех пор всё было хорошо. До твоих «радостных известий».
- Мда… - Барни вздохнул.
Пока они шагали по изогнутому, как кишка, коридору, Барни сбросил Говарду все данные по задержанному.
- Он проповедовал... – Говард поднял глаза от экрана планшетника. – А что именно?
- Там есть запись. Я разок послушал, и знаешь… Давно я такого не слышал. Обычно такие типы несут всякую чепуху, но тут… Помимо остального, там много что подходит и под другую статью.
Говард закончил просмотр уже в комнате для допросов. Отложив планшетник, пожал плечами и произнес:
- Он наговорил на десяток смертных приговоров. Даже пожизненное в лагере ему не светит. По поводу богохульства он наш клиент, это верно; но отсутствие номера и призывы к свержению режима, - это в Комитет Чистоты, а, кроме того, он, скорее всего, псих, так что ещё и в Управление Выбраковки прямая дорога.
- Вы уж договоритесь, кто будет его в газовую камеру вести, – Барни криво улыбнулся. – А то прямо-таки конфликт интересов.
- Ладно, давай хоть поговорим с этим типом. Я всё же считаю, что его нужно сдавать в Комитет. Отсутствие номера - это ниточка.
Арестованный вошёл и замер у дверей, переминаясь с ноги на ногу. Он, казалось, не знал куда спрятать руки, особенно учитывая, что карманов в тюремной одежде не предполагалось.
- Садитесь, – Говард произнёс это холодно, даже равнодушно.
Ему не требовалось вызывать у этого человека ощущения доверия - наоборот, следовало сразу дать понять, что беседы по душам ждать не стоит. Человек некоторое время мялся у двери, потом, волоча ноги, проследовал к стулу.
На вид парню было лет двадцать, и ничего ужасного или героического в его облике не просматривалось. Наоборот, щуплый, костистый юнец с нечесаными волосами и нервными движениями рук.
- Ваше имя? – Говард добавил в голос мягкости. – Предупреждаю, если вы откажетесь говорить добровольно, то мы будем вынуждены применить к вам разрешённые законом пытки. Вас обвиняют в богохульстве, антигосударственной пропаганде и нарушении закона о гражданстве. Возможно, к обвинениям прибавится подрывная деятельность, участие в деятельности запрещённой организации и ещё что-нибудь. Всё записано, и это позволяет нам многое, так что ты бы лучше говорил, парень, и говорил побольше. Понимаешь меня?
- Пытки? – голос человека совершенно не вязался с его внешностью - он был уверенным, спокойным, даже слегка насмешливым. – Ну, это не новость. Вы первыми не будете, да и вряд ли сможете меня чем-то удивить.
Говард с удивлением понял, что сидящий перед ним человек совершенно не боится, и это уже было неправильным. Обычно на подобных допросах страх ощущался всегда, даже у тех, кто умело его скрывал, даже у самых отчаянных. Но не сейчас.
- Вы назвались Христом, я правильно понял?
- А что вас смущает?
- Это преступление против веры. По законам штата и согласно Конституции Новой Федерации, оно карается смертью.
- У вас много чего карается смертью.
Говард внутренне усмехнулся. Ну вот, сейчас начнётся. Таким только дай повод, и они даже в газовой камере будут произносить речи. И действительно, парень откинулся на спинку стула, закинул ногу за ногу и заговорил:
- Когда я понял, что вы тут натворили, да ещё прикрываясь мною, я просто в ужас пришёл.
- И что же тебя так ужаснуло? – не то чтобы Говард получал удовольствие, подыгрывая этому типу, но почему бы не дать ему выговориться.
- Я говорю о вашем обществе. Том самом обществе, которое вы сейчас называете не иначе как «праведным».
- По-твоему, оно неправедно?
- А по-вашему? Вы только что сказали, что убьете меня лишь за то, что я назвался неким именем.
- Это закон…
- Да ну? Чей?
- Господа нашего Иисуса Христа.
- Он сам вам это сказал? Если так, то это странный закон.
Сидящий рядом Барни лишь покачал головой, хотя Говард начинал понимать этого парня. Сукин сын, похоже, всерьёз решил, что тонуть глубже ему уже некуда, и отрывался по полной программе.
- Где твои родители?
- А вы разве не знаете? Кажется, про это писали в какой-то старой книжке, – парень ухмыльнулся.
- К какой церкви ты приписан?
Парень лишь молча покачал головой.
- Как ты обходился без личного номера гражданина? Кто покупал тебе еду и одежду? Кто лечил тебя? Назови сообщников, и твой приговор будет мягче.
- Номер... – парень задумчиво потёр костистый подбородок. – Да, именно это удивило меня сильнее всего. Неужели вам нравится, что сразу после рождения вас клеймят, как скот?
- Бред параноиков. Это позволило свести к нулю уровень преступности и создать нормально функционирующее, безопасное общество…
- Это позволило загнать вас в стойло. Кстати, вы ещё помните о вашем сыне?
- Что? – Говард замер, и впервые за всё время беседы ощущение непонятной тревоги охватило его. – У меня нет сына.
- У вас был сын. Первенец. Его убили через два дня после рождения. По вашим «праведным» законам, и вы лишь молча согласились с этим. Возможно, даже с одобрением согласились, хотя не думаю. Вы все же не такой. Где-то в глубине души…
- Заткнись!
- Значит, всё же помните.
- Он был неполноценен.
- Он был болен. Всего лишь болен.
- Откуда ты об этом знаешь?
- Разве мне не полагается знать всё и про всех?
- Ты лжёшь! Назови источник информации!
- Ваш сын мог стать хорошим человеком.
- Обществу не нужны неполноценные. Они обуза, особенно после войны.
- Это вам тоже Иисус подсказал?
Говард резко встал и прошёлся по комнате. Наконец он приблизился к парню и, буквально нависая над ним, произнёс:
- Откуда у тебя эта информация? Скажешь, и я сохраню тебе жизнь. Будешь нести эту чушь - отдам Комитету Чистоты.
- Не верите? Стараетесь не думать? Как старались не думать, когда Марта Ольсен призналась вам в любви? Вам тогда было девять лет, помните? Или как старались не задумываться, когда после проверки на пригодность пытались забыть лицо первого отправленного вами на смерть человека. Или…
- Кто тебя послал?!
- Отец наш небесный.
- Лжёшь! Кто тебя послал?! Кто снабдил закрытой информацией?!
Парень вздохнул и развёл руками:
- Вот видите. И всё ваше праведное общество таково. Вы всеми силами пытаетесь показать, что верите во что-то, даже убиваете каждого, кто высказывает публично даже тень сомнения в правильности происходящего. Вы боитесь. Все боитесь. И вы Инспектор По Проверке Веры Говард Ван Лейк, вы тоже боитесь. В первую очередь тех, кому служите. А знаете, почему вы боитесь? Потому что в глубине души вы не верите в то, что делаете.
Говард сел на место, и некоторое время молча разглядывал парня. По сути, картина была ясна: подобные группки недовольных, борцов, обличителей режима, появлялись время от времени; но Говард не понимал, для чего этот парень ломает перед ними комедию. В этом не было логики. Ну ладно ещё - проповедовать перед толпой, хотя нужно ведь понимать, что тебя в итоге обязательно сдадут в полицию. Такое бывало, но на допросах такие проповедники либо старались молчать, либо, наоборот, от страха выдавали всех своих сообщников. Любому дураку понятно, что вести диспут с Инспектором - пустая трата времени.
- Ясно. У меня простой вопрос. Очень простой. Зачем ты назвался Христом?
- Быть может это испытание вашей веры, Говард.
- Чушь. Для тебя ведь правильность учения не главное, я прав? Главное то, что ты мне сейчас тут рассказывал. Что всё вокруг не правильно. Что нужно менять режим. Я прав?
- А вы подумайте, Инспектор, просто задумайтесь. Если Христос явится в наш мир сейчас, о чём он будет говорить? О любви к ближнему, или о лагерях в Сибири? О Боге, или о выбраковке неполноценных? О покаянии или о принудительной стерилизации всех, кто не вписался в ваше праведное государство? Что ему будет важнее?
- Значит, тебе не нравится нынешняя форма государства?
- А кому она понравится?
- Миллиарду живущих на земле людей, например. Тем, кто выжил после войны. Тем, кто помнит, что было до этого. Ты ведь родился позже, когда всё уже изменилось, правда? Хочешь, я расскажу тебе твою историю?
- Мою историю? – парень улыбнулся. – Она, знаете ли, достаточно известна.
- Нет-нет, я расскажу тебе твою подлинную историю. Так вот, скорее всего, ты родился в богатой семье. В семье тех самых людей, которые в праведное государство вписались гораздо лучше многих. Ведь твои родители смогли подкупить персонал больницы и избежать присвоения тебе личного номера, а это должно стоить огромных денег. Как часто бывает с богатыми оболтусами, ты наслушался всяких глупостей. Возможно, читал запрещённую литературу, может, даже довоенную. Там много чего понаписано, уж я-то знаю. И ты вдруг осознал, что всё вокруг неправильно, несправедливо, что лишь ты, и такая же кучка богатых оболтусов, твоих дружков, можете всё изменить. Сделать «как надо». Я угадал?
- Нет.
- Брось, ты думаешь, ты такой первый? Ты думаешь, раньше не было болтунов, вопящих, что государство ужасно, жестоко, даже чудовищно? Призывающих к гуманизму, свободам и тому подобному? Да были, уверяю тебя. Навалом таких было. Но вся их беда в том, что основная масса людей помнит, что привело к войне, помнит, что позволило эту войну прекратить, и согласна платить определённую цену за то, чтобы этого не повторилось.
- И кто установил эту цену?
Говард скрипнул зубами. Вот ведь сукин сын!
- А разве это важно? Какая разница, кто установил цену, если за тридцать лет мы достигли того, чего до войны не смогли достичь и за сто? Отстроили города, которые не чета тем свинарникам, что были раньше, развили науку и технику, победили бедность и преступность. Даже начали освоение Марса. По-твоему, всё это не стоит того, чтобы чем-то поступиться? Не стоит нескольких миллионов жизней, которые по сути и не жили, а существовали? Ты и тебе подобные мечтатели хоть раз задумывались об этом?
Он повернулся к Барни:
- Уведите его. Сделаем перерыв.
Уже на выходе парень остановился в дверях и, не оборачиваясь, произнёс:
- Мистер Ван Лейк, а вам никогда не снится голубоглазая девочка с косичками и родинкой над верхней губой?
* * *
- Мы не можем его убивать. Не можем! Сукин сын загнал нас в угол!
- Похоже на то, – Барни уныло вздохнул и уставился в тарелку. – Очень уж много знает. От кого, интересно.
Дело даже не в Управлении. Ваши сервера не такие уж и неприступные, мало ли какая была утечка... но как он узнал про Гистелроев? Как узнал эпизоды из моей жизни?
- Про кого?
- Девочка с косичками. Моё первое в Прокуратуре дело. Некий ублюдок сожительствовал с собственной сестрой, скрыл это от нас, она родила ему ребёнка. Ту самую девчонку - уже не помню, как её звали, но у неё были врождённые проблемы с сердцем. Как это иногда бывает, врачей подкупили, Управление Выбраковки проморгало, и всё выяснилось только через семь лет. В общем, по результатам моей проверки их казнили. Всех.
- И если он упомянул это... – Барни напрягся. – Не говоря уже о твоём детстве. Крот не у нас, а у вас. Где-то в Прокуратуре.
- Причём крот, имеющий доступ к архивам. Понимаешь, какая там степень секретности?
- Что за Марта Ольсен? Кто-то из твоего прошлого? Она могла…
- Она погибла в возрасте двенадцати лет. Мы были детьми, дружили, и да, она признавалась мне в любви. За год до гибели. Такое случалось в последние годы войны, ты должен помнить. Чистки уже почти завершились, но найти всех смертников так и не смогли. Один из них взорвал нашу школу. Этот случай, конечно, есть в архиве, но подробностей нет даже там.
- Господи Иисусе, - Барни перекрестился. – Такого дерьма нам ещё не хватало. Этот сукин сын пришёл по твою душу. И он с тобой играет.
- Я есть хочу, – Говард встал. – Хотя ты прав. Играет. Но зачем?
Столовая Управления располагалась на последнем, сто шестьдесят пятом этаже, и Говарду всегда нравилось обедать здесь. Большие прозрачные панели, встроенные в стены, открывали великолепный вид на город, и можно было часами любоваться снежно-белыми пиками небоскрёбов, многоуровневыми дорожными нитями, слепящими, изогнутыми конусами солнечных батарей. Да всем можно было любоваться - Нью-Йорк был похож на отлитую изо льда скульптуру, странную, состоящую из миллиона деталей, но очень завораживающую.
Барни принялся за телятину - насчёт поесть он всегда был мастером, - а Говард смотрел на город и думал. Кто же и, главное, зачем прислал этого странного паренька? Какая-то кучка фанатиков, умудрившаяся пройти сквозь гребёнку чисток и скрывавшаяся все эти десятилетия? Но что им нужно? Говард - обычный Инспектор, играя с ним в такие игры, много пользы не получишь. А уж про вариант с привлечением его на свою сторону и говорить глупо.
Начала войны Говард, к счастью, не помнил, но и за последние три ее года насмотрелся немало. Видел всякое и запомнил многое, хоть и был тогда ребёнком. Возможно, увиденное и укрепило в нём веру, помогавшую иногда совершать вещи, которые ради чего-либо иного у нормального человека совершать не получается. Ведь что бы там ни говорил этот тип, каждому известно: война прекратилась отнюдь не благодаря пламенным речам гуманистов и заумной болтовне политиков. Она прекратилась, потому что Совет Преподобных просто уничтожил всех, кто создавал предпосылки к продолжению бойни. Чистки были страшнейшими, уничтожался каждый, на кого хотя бы падала тень подозрения в нелояльности, но результат ошеломлял. Цивилизация буквально рванула вперёд и гигантским скачком приблизилась к тому, что принято считать идеалом. И о чем мечтали довоенные писатели-фантасты. Так что пускай этот новоявленный мессия катится в задницу со своими осуждением, Говарда ему не переубедить.
- Придётся с него пылинки сдувать, – он отложил ложку. – Это ниточка, которая может привести нас к очень большой и очень вонючей куче сам понимаешь чего.
- Если он фанатик, то говорить не станет. Даже под пытками. Если псих, тем более.
- Я кое-что придумал. Вспомни, кем он себя назвал. Если так, то есть очень простой способ проверить. Очень простой.
* * *
- И чего же вы ещё хотите? – когда парня привели во второй раз, он уселся совершенно в той же позе, что и раньше, явно рассчитывая на продолжение спора, но Говард решил сменить линию поведения.
- Как это чего? Доказательств, конечно.
- Доказательств?
- Ну естественно. Если ты - это он... ну, в общем, ты понимаешь, о ком я, - мы ждём чудес. А иначе как мы поймём?
- Разве вера нуждается в доказательствах?
- Вера не нуждается, но мы всего лишь люди.
- Разве я обязан вам что-либо доказывать?
Говард усмехнулся:
- Но неужели тебе это будет так трудно? В той старой книжке, которую ты упоминал, было написано, что по этой части у тебя проблем быть не должно.
- Не трудно, но и не нужно. С чудесами каждый дурак поверит. А вы вот попробуйте без них.
Ну вот и всё. Начались стандартные уловки мошенника, причём даже раньше, чем он ожидал. Говарду надоел этот разговор, и он заговорил резко и жёстко:
- Ты лжешь. Всё. От начала и до конца. Я не знаю, кто тебя послал, я не знаю, откуда ты знаешь то, что знаешь, но я, кажется, понял, зачем ты здесь. Хочешь, скажу?
Парень не ответил.
- Ты здесь, чтобы умереть. А потом, как я понимаю, воскреснуть - вероятнее всего, двойника твои сообщники уже давно приготовили. Но я не позволю вам это сделать. Я не отправлю тебя в газовую камеру. Вместо этого я отдам тебя в лабораторию Комитета Чистоты, и там ты не умрёшь, но говорить будешь много и охотно. Часто даже не осознавая, что говоришь, потому что очень быстро превратишься в пускающего слюни идиота. Мы тоже умеем творить кое-какие чудеса. Ты меня понял?
Говард встал и, подойдя к небольшому автомату-раздатчику, взял себе банку минеральной воды. Не открывая, сел обратно и уставился на парня:
- Так что? Чудеса будут?
Парень не ответил. Лишь молча смотрел на зелёную пластиковую банку в руке Говарда - и, наконец, как-то странно улыбнувшись, произнёс:
- Нет. Чудес не будет. Вам они уже не помогут.
* * *
- Мне нечего больше здесь делать. Ты сам всё видел.
- Что напишешь?
- Отправлю его в Комитет Чистоты и дам распоряжение на полное сканирование памяти.
- Превратите паренька в овощ, и больше мы от него ничего не узнаем. Ты не подумай чего, я понимаю, что он и так уже покойник, но все же предпочитаю более традиционный подход.
- Ваши костоломы ничего не вытрясут. Он фанатик, и к тому же явно жаждет умереть.
- Скажи, – Барни помялся. – А они были? В твоей практике. Ну, хоть раз.
- Кто был?
- Э-э-э, чудеса? Ты ведь немало таких психов повидал. Хоть кто-то смог, э-э-э… Или хотя бы вызвал подозрения? Что это действительно он.
Говард искоса глянул на Барни, и тот засопел.
- Что?
- Чтобы я больше от тебя такого не слышал. Не хватало ещё тебе объясняться перед нашими инквизиторами. Уж они то заинтересуются, что за ересь ты тут несешь, и откуда набрался подобных мыслей. Парень псих, и точка. Он богохульствует, нарушает режим гражданства и призывает к свержению власти. Да по каждому из этих пунктов ему не жить, а тут целый букет.
Некоторое время они шагали по коридору молча. Наконец, уже входя в лифт, Барни, странно скривившись, спросил:
- Но всё же. У тебя хоть раз возникали сомнения? Насчёт… Отправляя их всех в газовую камеру, ты всегда был уверен, что так нужно?
Говард молчал. Долго молчал. Лифт почти достиг цокольного этажа, когда он произнёс:
- Не всегда.
Барни отвёл глаза, а Говард открыл, наконец, банку с водой и сделал глубокий глоток. А затем закашлялся, выпучил глаза и, сунув банку в руки Барни, трясущимися пальцами забарабанил по панели управления, пытаясь остановить лифт.
- Что?
Говард не отвечал. Он лишь лихорадочно жал кнопки, а ничего не понимающий Барни автоматично отхлебнул. И тоже поперхнулся. В пластиковой банке был чистейший виски.
