– Оригинальность – не порок! М-да… – пухленький розовощекий человечек, на вид лет этак тридцати от роду, вертелся в кресле, как червяк на леске, и отчаянно почесывал затылок в приступе лихорадочно-веселого возбуждения. – Что делать-то, а? 

– Саш, отстань! 

– Это, быть может, моя будущая карьера, мой, так сказать, имидж… Все, понимаешь, все летит к чертям! – патетически возопил гений пера и ткнул жирным пальцем в строчки на экране. – Вот, понимаешь, сомневаются во мне, понимаешь, оригинальность им, видите ли, подавай! Это на простом-то литературном сайте!.. – графоман от бога Александр Александрович Серов скорчил страшную гримасу и стукнул себя кулаком в грудную клетку. – А больше им ничего от меня не надо? Казенного тела, например?! 

– Ты преувеличиваешь собственную ценность и значимость, Саша, – хмыкнул его собеседник, по правде говоря, более внушительный как в физическом плане, так и в плане сексуальной привлекательности для женщин. Он откровенно скучал и даже с некоторым удивлением поглядывал на «юного разгильдяя», будто не в первый раз задаваясь вопросом, а что тот вообще здесь делает. 

– Ну, есть немного, конечно, не без того, – розовощекий запрыгал по комнате, переваливаясь и тряся жирными ляжками сайгаку подобно, но затем моментально и вдруг застыл с крайне сумрачным видом. – Но делать-то что-то надо!.. Ясен пень, надо! – он даже зарычал в приступе демонстративной жажды действия, затем обессиленно упал в кресло. 

– Ага, не надорвись только, – с большой долей скептицизма кисло заметил приятель, роняя взгляд на часы и натягивая куртку. Бросил напоследок: – Я на работу, понял? Ты когда за квартиру платить будешь? 

– Ну… Э… Вопрос, конечно, интересный… Я бы даже сказал, немаловажный… – продекламировал в пустоту оставшийся в одиночестве псевдо-горе-писатель, несколько огорченный и опустошенный напоминанием. – Но зело бытовой и лишенный хоть толики возвышенности… красоты… благородства… 

Его блуждающий грустный взор устремился вверх, зацепился уныло за люстру и на ней же надолго застрял в задумчивости некоторого практического любопытства. Затем, довольно длительное время пробегав по комнатам – три комнаты – это, оказывается, много! – несколько пижонистый обладатель чистых голубых глаз и детской наивности в них с большим энтузиазмом потянулся завязанной в морской узел веревкой с петлей к люстре. 

– Да не выдержит! Это на этой фиговине, что ли? Или я чего не понимаю? Да и достать-то трудновато будет… – Александр переминался с одной ноги на другую, досадливо слушая жалобное поскрипывание под собой и постепенно начиная изнывать от скуки и лени. – Тьфу, глупость какая… И ведь никакая сволочь не оценит… 

– Не делайте этого! Нет! 

Истеричный женский голос разбил благодушную и покойную атмосферу квартиры, заставив толстячка вздрогнуть в испуге и чуть ли не грохнуться перед ворвавшейся в помещение незнакомкой в весьма и весьма некрасивой позе. 

– И не собирался! Что вы?! – тонким фальцетом взвизгнул пойманный на месте преступления убивец, импульсивно замахав руками, восстанавливая равновесие и одновременно жестикулируя веревкой с недвусмысленной удавкой на конце. – Что вы! Исключительно ввиду опыта-с… эксперимент только… А вы, собственно, кто? 

Он с недоумением воззрился на непрошенную гостью. 

Женщина казалась невысокой, можно сказать, миниатюрной, но с весьма впечатляющей наружностью. И дело было даже не во внешности или одежде, а в чем-то другом, неуловимом… 

– Я вас знаю? – полюбопытствовал вновь толстяк, хмуря брови и с со скрупулезной методичностью возвращая атрибуты самоубийцы-испытателя на прежние места. Повертел в руках кусок мыла и вновь на пару минут исчез из виду молчаливой гостьи. – Или вам чаю? – грустно заметил он. 

– Можно. 

– Да? – толстячок вздохнул. – Ну тогда… – он крайне глубокомысленно повертел перед нахмуренным лицом пальцами – и озарился счастьем вспоминания. – Да. Точно. Туда… Одежду можете сюда положить, – он неопределенно махнул рукой. – И давайте уж как-нибудь закончим наше знакомство. То есть… Ну как бы то ни было, – он почесал затылок. 

В полном молчании, которое без всякого преувеличения можно было назвать гробовым, они провели время за чаепитием. Александр Александрович поглощал сладости с той незамутненной цивилизацией и мнением людей простотой, с которой никогда, вероятно, не делают это люди даже в несколько лучшей физической форме. Впрочем, даже самые интересные вкусности когда-нибудь приедаются… да и ждать, что развеется туман по поводу появления странной женщины, уже не было никакой надежды. 

Толстяк почесал затылок. 

– В общем, я вас провожу, – наконец изрек он. 

– Вы изменились, Саша. 

– Ну, да, наверное, – усмехнулся толстячок и театрально широко развел руками. – Вот видели бы вы меня год назад… Атлет. Красавец. Девушки на шею бросались… – он заморгал глазками, чуть ли не пуская прочувствованную слезу. 

– Я знаю. 

– Да? – заинтересовался толстячок на миг, потом улыбнулся. – Рад за вас. Я-то этого не помню, может, и не было того.

Он пропустил женщину, задержался, чтобы запереть дверь квартиры, и шагнул в лифт, заматывая на ходу шарф и застегивая замок на куртке. Нажал на кнопку. Обратил пристальное внимание на оставшуюся совершенно незнакомой незнакомку. 

– Вы очень красивы. Жаль, я не понял вашего интереса к моей скромной персоне. 

– Хотела попросить мир спасти, – серьезно ответила женщина. 

– Хорошо, что не просите. Отказывать даме – не по-джентельменски, – усмехнулся Александр Александрович, отворачиваясь к стене. Он внезапно потерял всякий интерес к продолжению разговора и своей хоть и красивой, но уже утратившей что-то привлекающее к себе, собеседнице. О ней он, задумавшись, забыл, как только вынырнул из подъезда и почувствовал колючее прикосновение снежинок. 

Шел снег. Белые, кружащиеся на слабом ветру точки разбавляли застывший черно-белый мир, добавляя чуточку веселья и движения в серость и скудность зимнего пейзажа. Раздавленные кристаллы поскрипывали под ногами. Царство снежной королевы-зимы обещало разные чудеса, скрывая всю неизбывную пошлость и грязь мира за белоснежным холодным покрывалом; обманывало своей нетронутой, девственной чистотой, ощущением предвестия нового, более совершенного дня. 

Пустота, царствующая во дворе, настораживала, как в страшном, но притягательном сне, когда действующих лиц незамысловатых псевдореалистических пьес исключительно мало, а главным героем картины являешься ты сам. На рекламном щите впереди ощетинилась красным крайне глупая и бессмысленная надпись, ничего особо и не представлявшая для потенциального ее покупателя: «Вы способны на многое!» Но она притягивала новизной и странностью своего водворения на это место, будто ворвавшаяся весть из будущего, далекого и отчаянно взывающего о помощи. 

– И правда, было бы здорово мир спасти… – вполголоса пробормотал толстяк; он даже остановился на месте, пораженный этой идеей, и оглянулся вокруг. 

Люди темными, хаотично движущимися, разрозненными тенями скользили мимо; их заметно не волновало их будущее, как, собственно, и сам благословенный спаситель, торчащий столбом посреди дороги и таращащийся на них вдохновленными светлыми мыслями глазами. Впрочем, толстяк вовремя умерил свой пыл и даже несколько устыдился чересчур уж грандиозных помыслов, вспомнив о неблагодарности и забывчивости людей и решив, что оно того, вероятно, не стоит, а соответственно, и думать об этом нечего. 

Хмыкнув, он затоптался на месте, разгоняя туман в голове и пытаясь вспомнить, куда же он только что направлялся. 

– Саша. 

– А? 

Толстяк крутанулся на сто восемьдесят градусов и еще на девяносто, прежде чем, узнав свою гостью, поинтересовался: 

– Что-то забыли? 

– Вы проводить обещали и исчезли куда-то… 

– Я... э… кажется, упустил это… как-то улетучилось, – промямлил-возвестил Александр Александрович с видом мальчишки, желающего выглядеть посолиднее своих истинных лет, да не особенно хорошо играющего свою роль. – Но я... э… готов. Всенепременно, так сказать. 

– Идемте. 

Толстяк вздохнул и честно признался: – Но не сильно охота, – и добавил с кривой усмешкой: – Вдруг вы меня, такого красивого, изнасилуете? Гарантий, в наш неспокойный и полный всяческих извращений век, – таки никаких нет. А я и имени вашего не знаю. 

– Вы что-то конкретное предлагаете? – уточнила женщина, задирая голову вверх и с недоумением хмуря брови. 

– Я просто так сказал, – уныло и крайне поспешно объяснил Александр Александрович, краснея как мальчишка до самых кончиков растопыренных ушей от мыслей, невольно приходящих в голову после столь провокационного вопроса. Он ведь просто таким нехитрым образом интересовался именем прекрасной незнакомки. – А может, я вас просто провожу? 

Недоумение в глазах женщины несколько увеличилось, но, подумав, она все-таки кивнула. 

– Можно. 

– Ага... Отлично… 

Толстяк отчаянно закивал, чего-то хотел добавить, но с грустным вздохом вдруг понял, что первоначальное мнение о себе испортил настолько сильно, что едва ли возможно опустить его еще более. И чего так в жизни получается: вроде и не сказал ничего, а такой, понимаешь, конфуз? Странная женщина без имени, с который он вряд ли встретится еще хоть раз в своей жизни, – какое значение, казалось бы, имеет ее мнение о нем? Почему настолько, до умопомрачения чувств, не хочется – но невозможно не представлять мысли женщины, до которой ему и нет почти никакого дела, о его уж не столь уж скромной персоне? Да и с чего это дамочке вообще вздумалось брать его в провожатые? Странно все это… Он-то, понимаешь, бросил эту дурацкую мыслишку лишь с целью интеллигентного выпроваживания гостьи, в присутствии которой стало несколько неуютно; и не из своей даже квартиры, а приятеля, который и его-то присутствию уже малость не рад. 

С такими тяжелыми думами Александр Александрович медленно плелся за своей прекрасной дамой, искренне сетуя на судьбу, сведшую его с ней и заставлявшую его делать совсем не то, что ему хотелось бы в данный момент. Все так же тихо, как во сне, падал снег, но как-то вдруг он потерял налет своей былой романтичности и только противно бился о замерзшую щеку, покалывая льдистыми, острыми краями неожиданно злобных снежинок. 

День как день, обычный такой, противный до унылой занудности и вопроса «а зачем, собственно, все это нужно?», эти серые дома, зачем-то растущие ввысь, этот чистый снег, и яркая крикливая реклама, и суета прохожих, каждый со своими проблемами, кажущихся смешными по сравнению с несчастьями миллионов людей до них – пустыми, если вспомнить, сколь ничтожен и короток человеческий век. 

Толстяк снял с руки перчатку, поймал на ладонь один пушистый, кристаллический, микроскопический комочек, чуть замедливший, прежде чем растаять в маленькую капельку… Вода – это жизнь, но зачем нужна она, благословенная жизнь эта, если не знаешь, как к ней подступиться, что делать с ней, как хоть прикоснуться к значению этого непростого слова «счастье»? И нужно ли оно тебе вообще? 

– Чаю хотите? 

– Да нет… не особо… 

Он заморгал глазами, не сразу уловив сути вопроса, задумавшись, что именно он сулит ему и не пора ли брать ситуацию в свои руки и отделываться пустыми банальностями от попыток затащить себя в гости; стало ясно, до пункта прибытия они благополучно добрались. Обыкновенный девятиэтажный дом, громоздившийся на пятачке земли, флегматично ощерился на них невзрачными окнами и плотно закрытыми прямоугольниками дверей. «Словно сожрать хочет, тварюга, притворяется безучастным, чтобы потом наброситься в один миг», – беззлобно подумал Александр Александрович. 

– Значит, кофе. Да не стойте же вы истуканом! Проходите… – женщина добродушно рассмеялась. – Если вы, конечно, меня не боитесь. 

– Но у меня дела… знаете ли… очень важные… – пропыхтел толстяк. 

Вокруг не было ни души, словно попрятались все в один миг за прозрачными занавесками окон, наблюдая молчаливую комедию: действия женщины, знавшей, чего она хочет, и мужчины, тоже, в общем-то, прекрасно осознававшего, чего хочет он, но как-то этому особенно не способствовавшего. Типичная роль в кино, когда все уже прописано заранее и актеру остается только небольшая вольность в импровизации диалогов. 

– Дела, которые могут немного подождать, верно? 

– Ну… да, конечно, – печально и безысходно согласился Александр Александрович. Он немного рассердился на собственную мягкотелость и белопушистость, и о ней очень долго потом размышлял, с постыдной одышкой преодолевая ступеньки; а после того, как на входе в квартиру его сзади хорошенько приложили тяжелым предметом, в этот список он в последний момент успел добавить и некоторую степень глупости и невезучести. Ведь он с самого начала не хотел никуда идти, просто думал купить журнал с кроссвордами… а вместо этого ему в ближайшем времени обещалась крупная головная боль. «Женщины – суть зло, все беды от них!» – была его последняя мысль.

Если кто сомневается в том, что столь пространные и долгие рассуждения реальны в ситуации, когда человека бьют по голове чем-то тяжелым, то ведь и люди разные, и черепушки разной толщины, да и в некоторые моменты время способно субъективно растягиваться до неопределенных пределов… В общем, Александр Александрович Серов, толстяк тридцати лет и просто очень хороший человек, вернувшись в сознание и способность рассуждать логически, с некоторым даже раздражением осознал себя лежащим на постели в крайне связанном виде. Весьма богатое воображение толстяка тут же представило ему на выбор несколько картин весьма пошлого содержания, с его, разумеется, главной во всем этом безобразии ролью. Это заставило толстяка на некоторое время выбыть из реальности, в прострации занявшись духовным анализом и самобичеванием; мысли в голове крутились самые разные, от сожаления об упущенной в свое время физической форме, взаимосвязи поступков, лотерейном билете и возможном выигрыше многомиллионного состояния, который он потерял именно сегодня – и до ощущения, насколько паскудные, бессмысленные и идиотские идеи приходят ему в голову в отношении себя и вполне нормальной женщины, возможно, даже не имевшей никакого отношения к его случайному и ошибочному пробуждению в этом довольно странном положении. 

Смущение толстяка было настолько велико, что сказать это – было бы не сказать ничего и уменьшить то необъятное чувство, которое испытывал очень скромный во всех отношениях человек, попавший в щекотливую и неприемлемую для него обстановку. Так что совершенно логично, что, будучи в некотором помешательстве чувств от природной стеснительности, присущей скорее веку девятнадцатому, Александр Александрович какое-то время спустя сидел на полу, прикрыв горящие щеки и глаза порезанными руками и совершенно не припоминая, как он это сделал, обо что, и как освободился от пут. «Идиотизм! Какой идиотизм… – будто заклиная кого-то, шептал он, мотая головой и время от времени потирая налившееся кровью лицо. – Ну, в наш информационный век остается только надеяться, что все это не попадет на всеобщее обозрение на какой-нибудь сайт…» 

«И не сказал ли я чего лишнего? И не говорю ли сейчас?» – замычав, толстяк подполз к смежной двери и чуть приоткрыл ее. 

Представшая перед ним картина, казалось, огорчила его еще более прежнего – во всяком случае, толстяк прихлопнул дверь с такой поспешностью и небывалой аккуратностью, которых он ранее за собой, видимо, и не подозревал никогда. С излишне белым для человека лицом медленно восстал с колен, подобрался и сиганул в распахнутое окно. 

Возможно, проходи кто нечаянно мимо, он бы заинтересовался столь скромной персоной, как Александр Александрович; будь у кого фотоаппарат, он мог бы даже сохранить столь ценные кадры для потомков и выложить их в открытом доступе; но, к превеликому сожалению для всех, свидетельницей почти карлсоновских выкрутасов толстячка стала лишь старенькая баба Надя из второго подъезда. Она-то вот и могла лицезреть, так сказать, в первых рядах, как из окна второго этажа вылетела довольно внушительных в диаметре размеров мужская фигура, крутанулась через голову и бегом пустилась бежать в неопределенном направлении. 

Баба Надя, хоть и дожила до весьма преклонных лет, прекрасно понимала, чего мужики по утрам из окон шастают; потому, хихикнув тихонько, она поправила на плечах пуховую шаль и, сложив руки на коленях, принялась ждать продолжения спектакля. Квартирантку Катерины Павловны она видала и сразу заподозрила, что за ней, несмотря на внешность какой-то излишне отстраненной железной леди, водятся кой-какие грешки… А герой-любовник тем временем, выпав из обзора мифических телекамер Голливуда, голосовал на дороге, замерзая от вполне себе нормальной зимней температуры по причине отсутствия на нем верхней одежды. Ботинки на нем, впрочем, имелись в наличии. Чему Александр Александрович радовался уже минут двадцать как. 

– Куда? 

– Туда, и совсем немножко туда, – толстяк, пританцовывая на месте, с умилением сложил руки. – От ведь спаситель! 

– Садись, садись, – хохотнул небритый и весьма в габаритах водитель. – А то ведь и передумать недолго. И откуда такие уникумы берутся? Э… дай-ка угадаю: муж из командировки рано возвращается, а тут ты такой красивый, а? 

– Почти так, – вздохнул Александр Александрович и удрученно развел руками. 

– Бывает. Вот, помню, в молодости я… 

Водитель болтал без умолку – такой словоохотливый мужик, вспомнивший нечто веселое из собственной жизни и потому помогавший товарищу по несчастью. Вскоре, правда, ему пришлось оборвать свою болтовню. Он притормозил возле девятиэтажного дома, такого же обыкновенного, как и все вокруг, с легкой задумчивостью или ностальгией по ушедшей молодости проследил взглядом за исчезающей в подъезде фигурой пассажира и вывел машину на шоссе. Естественно, он не подозревал, что эта встреча может хоть как-то повлиять на его дальнейшую судьбу… Знал бы – может, и ехал бы сейчас побыстрее, да и совсем в другую сторону. 

Толстяк же, хоть и страдал всяческими глупостями вроде самокопания и бессмысленного анализирования, на сей раз вдаваться в различные заумные дебри не стал, детализированием прошедших событий не занимался и задавать себе разные глупые вопросы, не имеющие ответов, воздержался. Вместо того он, раздевшись до пояса, протопал в ванную, искренне благодаря Бога за то, что ключи сегодня умудрился положить в карман брюк, а не, как обычно, запихнуть в куртку. 

Вернувшийся с работы Дмитрий Алексеевич Шестаков – хозяин квартиры и та еще сволочь, как подсказал бы наш герой, застигнутый врасплох, – мог любоваться открывшейся картиной могучего, излишне белого тела, жировые складки которого ходили ходуном от неуклюжих движений. Александр Александрович эффектно восседал посреди комнаты на стуле, увлеченно и с превеликой осторожностью смазывая небольшие царапины на своем объемном теле. Ухмыляясь, Дима на цыпочках приблизился к нему и весьма проникновенным шепотом молвил: 

– Ты такой красивый! А какая грудь… Второй размер, нет? 

Толстяк тихо вздрогнул. Как-то странно побледнел на пол-лица и внезапно завопил так, что Дмитрий едва не оглох, резко отпрянул на шаг назад и скорчил недоуменную рожу. Что так напугало его приятеля, ему было невдомек. 

Александр Александрович зло выругался, выпуская из рук бутылочку с зеленкой, и, скривившись, наблюдал ее скорое сближение с плоскостью пола. – Ну хоть сегодня мог бы не издеваться, а? Один день? – выплюнул он, скрестив измазанные зелеными пятнами руки на груди. 

– А что случилось сегодня? – улыбаясь во весь рот, поинтересовался Дима. Неуклюжесть приятеля его совершенно не удивила. – На тебя напали бандиты и украли твою гениальную книгу? Или… Поверить не могу. Ты был с женщиной, да? И познал всю тяжесть мужской доли? – Дима упал в кресло и захохотал, задрыгав ногами. Его веселье, впрочем, продолжалось не настолько долго, чтобы не заметить укоряющую фигуру Александра, зависшую над ним с тяжелым предметом в руках. 

– Э… Так случилось-то что? Блин, ощущение такое, будто с собственной женой разговариваю… 

– Проблемы случились, – толстяк предпочел не комментировать унизительное высказывание друга, только нервно качнул головой и покрутил пальцем у виска, затем воздел глаза к потолку и грустно изрек: – По-моему, меня преследуют. – Он аккуратно водрузил тяжелую колонку на прежнее место, и та, опасно накренившись, чуть ли не опрокинулась на пол. 

– Не иначе, как только в твоем воображении, – хмыкнул Дима. – То есть и всего-то? Не иначе, ты начал пользоваться популярностью, а? И кто? 

– Женщина, – промямлил толстяк и тяжко вздохнул, краснея. – Я чувствую, что мне нужно срочно куда-нибудь смыться. 

– Э… Что?.. 

На этот раз Дима не смеялся. Он очень широко улыбался, разглядывая весьма обеспокоенную физиономию толстяка, но прекрасно держал себя в руках. – Да, это очень серьезно, – наконец пробормотал он. – Я даже не знаю, как тебе помочь, – и внезапно прыснул, пригибаясь от полузадушенных рыданий. – Надеюсь, с тобой все будет в порядке, Саш… 

– Ага, – недовольно изрек толстяк. – Я верю, чего там. Разумеется. 

Собравшись и бросив напоследок друг другу последнее ободряющее: «Деньги я верну, но как-нибудь в другой раз» и «О твоих похоронах я позабочусь, будь покоен,» – они простились; толстяк поправил на плече широкий ремень походной сумки, толкнул входную дверь и, не дожидаясь лифта, буквально пролетел несколько пролетов вниз, боясь не успеть сбежать в оставшееся, но верно ускользающее в пустоту время. 

Все-таки не смог удержаться и обернулся на свое пристанище последних нескольких месяцев. Уходить не хотелось, как и менять что-либо в своей размеренной жизни; но, как человек в меру рассудительный и трезвомыслящий, толстяк нисколько не сомневался в правильности своих действий. На балкон вышел Дима, ежась от студеного воздуха, медленно вскинул руку и помахал белым вафельным полотенцем; лицо его выражало глубочайшую скорбь утраты. Затем он медленно стер с лица несуществующую слезу, развернулся и, поникнув, театрально ушел вглубь комнаты. 

– Идиот, – крикнул Александр Александрович и, вздохнув, окаменел на пару секунд. 

Он вдруг крайне отчетливо вспомнил, что денег на телефоне у него нет. И идти закидывать на счет куда бы то ни было совершенно не хотелось. А вызвать машину с телефона приятеля он как-то не сообразил… 

Стряхнув снег перчаткой, упал на ближайшую скамейку. И понял, насколько же сегодня вечером – пасмурно и необычайно холодно. Сильные, резкие порывы ветра, казалось, озадачились одной только целью: проморозить все живое вокруг до обветрившихся, замороженных скелетов, покачивающихся в воздухе, точно погруженные в мертвую спячку деревья или высушенные кузнечики. Люди спешили, склонив головы, придерживая капюшоны, сопротивляясь давлению природной стихии; только пузыри на их брюках и рвущиеся по ветру шарфы и подолы зимних курток, пальто, шуб хоть как-то веселили взор; поземка снежной пылью, закручивающейся в искрящиеся потоки, струилась возле ног; холодный, будто бы рождающийся из ничего рокочущий гул пронизывал город и даже, вероятно, был слышен за окнами квартир. Ничто, казалось бы, не предвещало приближающуюся весну. 

– Ну и черт с ней, – вслух пробормотал толстяк. Он вспомнил о книге, которую должен был дописать до конца марта, по весьма удачному контракту, на весьма неинтересную, наискучнейшую тему. 

Вспышка фотокамеры осветила его лицо. 

– Эй, – обозлился толстяк. 

– Саш, здорово. Наслышан о твоей нелегкой судьбе, – парень, весело рассмеявшись, еще пару раз щелкнул фотоаппаратом и сел рядом. – Дима никуда не ушел? Черт, ну и ветрище. 

– Да вроде бы нет. 

– Отлично. А чего здесь сидишь? Деньги на телефоне кончились, такси заказать не можешь, да? – внезапно самым наичудесным образом догадался Влад. 

– Угу. 

– Хочешь, скину? 

– Хочу, – безо всякого стеснения согласился толстяк. – Но это… можно и побольше. Уж будьте столь любезны милостивый сударь, – он насмешливо отвесил легкий поклон и даже взмахнул мифической шляпой. – Нам, литераторам, не так уж и много платят. 

– Буду. Хотя насчет литераторов – ты это конкретно загнул! Короче, это и в моих интересах тоже, – как-то таинственно-многозначительно заметил Влад, совершил минусовую операцию со своего телефона и, запихнув руки в карманы куртки, торопливо отправился восвояси в сторону многоэтажного здания, бывшего довольно продолжительное время домом толстяка. 

Толстяк же остался сидеть на скамейке, размышляя над словами своего юного приятеля: «Последнее – это намек на признание его непревзойденного таланта, или что?» Думать так было бесконечно приятно, но сомнительно, так как до сих пор добрых слов от Влада на этот счет он не слышал. Впрочем… Александр Александрович подтянул ноги на скамейку, поднял воротник повыше и обнял руками колени. Задумчиво – и потому почти не осознавая того – воссоздав в реале картину романтического героя, подверженного жутким ветрам всего мира и напастям нескончаемым, но, естественно, имеющего атлетическое телосложение и настрой более чем героический, а характер холодный и безжалостный, толстяк расправил плечи – и максимально мужественно набрал номер такси. И принялся ждать. Совершать подвиги он все же предпочитал в мечтах или собственных книгах, а не бросаясь грудью на металлическую амбразуру, за которой еще черт его знает что могло находиться. 

Машина появилось не скоро. Помятый мужик за рулем хмуро буркнул что-то о пробке на Астраханской и попросил поторопиться. Подобное отношение к его скромной, но не лишенной некоторых высоких талантов персоне, естественно, не могло понравиться Александру Александровичу, но, увы, стремясь исчезнуть из города подальше и побыстрее, он не находил для себя возможности быть разборчивым. Хотя перед тем, как сесть в салон, он все же с огорчением огляделся кругом, словно бы ожидая спасения от собственного попустительства к столь ярко проявленному к нему неуважению и хамству простого таксиста. 

– Ба, какие люди! – словно по мановению волшебной палочки, знакомая небритая физиономия высунулась из окна рядом стоящей машины. Водитель, некоторое время прислушивающийся к разговору между толстяком и таксистом, наконец, закончил развлекаться бесплатным спектаклем. – Садись, подброшу. И мне даже совершенно случайно в том же направлении! – он хохотнул. – А может, и не случайно. Леший его знает, мир полон совпадений. Вот помню… 

Александр Александрович Серов кивнул и с достоинством воспользовался приглашением, не преминув окинуть озадачившегося рокировкой таксиста высокомерным и крайне презрительным взглядом. 

– Эй, слушай, ты куда?! – донеслось до толстяка обиженно-непонимающее – и внезапно отрезало закрывшейся дверью. 

Городская панорама, спокойная и безмятежная изнутри, некоторое время спустя широкой лентой ласкала взор толстяка, провожавшего ее, словно бы прощавшегося с ней навсегда сквозь запотелое окно; но вскоре ей было суждено смениться более унылым ландшафтом. Толстяк не любил пустошь и глушь бескрайних русских полей и лесов, воспетых классиками былых лет, не ценил художественной привлекательности кривобоких крестьянских построек – куда симпатичнее ему были ровные, симметричные линии городской архитектуры, крикливая реклама, множество незнакомых лиц и разноцветных одежд на улице, фонари и огни, и вся тому подобная, городу сопутствующая атрибутика. Но в этот раз обстоятельства были превыше его желания или нежелания: интуиция говорила ему бежать, бежать без оглядки, пока еще есть время. А потом, может, все пройдет… И даже если померещившаяся ему картина – лишь плод его больного воображения, пара недель на свежем воздухе ему таки не повредила бы. 

– Эй, чего затих? Не уснул от моей болтовни? 

– Не понимаю, чего я там все-таки забыл, – уныло вздохнул толстяк и пожал плечами. 

Водитель хохотнул. 

– Та же фигня. Меня баба сюда звала, ну, в город ваш. Нашел время. Приехал. И чего? Оказывается, у нее муж есть, и она не хочет его терять, беспокоить. Ну каково? А? И я еще виноват, что не предупредил ее заранее, видите ли. 

Мужик мотнул головой. Треснул себя по башке кулаком: – Чтоб я еще раз за тысячи километров – ни-ко-гда! – последнее слово он произнес по слогам. – Выметайся. Мне на пару улиц подальше, – и, помолчав, выдал с кривой ухмылкой: – Добро пожаловать в дачный поселок «Южное»! И заходи в гости, если что. Я здесь два-три дня у приятеля перекантуюсь. А может, и побольше… И к чертям долгожданный отпуск. Твою ж мать! 

– И тебе не хворать, – рассмеялся толстяк и потопал по сугробам нехоженым, вытаскивая из кармана наскоро нарисованный Димой план местности. Все-таки нечаянно вломиться на чужую территорию отсутствовало всяческое желание. 

Неделю – работал над книгой, с перерывами только на скудный обед, сон и растопку печи; вторую – валял дурака, истратив все неожиданно появившееся в новой обстановке и супротив бытовых лишений вдохновение и мучаясь тщетностью собственного существования: одна напечатанная книга еще не делала его писателем, и он это прекрасно понимал; третью – сидел практически безвылазно дома, и скучал по городской атмосфере в одиночестве, тишине и серости окружающего. А потом, одним зимне-весенним вечером, когда окружающего света стало необычайно много, а глаза щурились с непривычки и от ничем не объяснимого ощущения новизны окружающего, в дверях самым будничным образом появилась она – та, которую он уже и не ждал увидеть: миниатюрная дама со спокойным, но не лишенным любопытства взглядом. За спиной ее маячило черное-глянцевое человекоподобное тело с лишней парой ног, приклеенных под каким-то невообразимо странным углом и навевающих мысли о неудачной пластической операции психопата-врача. Золотые огромные глаза инопланетянина на лысом черепе головы и длинные четырехпалые щупальца-пальцы на нескольких непарных верхних конечностях несколько скрадывали общее ощущение ужасности существа, очень похожего на больного сапиенса из фильма известного режиссера. 

– Черт! – воскликнул Александр Александрович, отступая вглубь комнаты. – Изыди, глюк. Чего опять явился? Не хочу я мир спасать!!! – от души возопил он – хотя крайне сомневался, что гуманоиды из иного мира пришли к нему именно за этим, – и, как есть, в ватнике и толстых штанах, выпрыгнул в окно. Впрочем, несмотря на некоторую сноровку в этом несложном деле, он таки самым позорным образом застрял в излишне малом для своей весовой категории окошке. Так что снять его оттуда и запихнуть в машину пришлой парочке не составило никакого особого труда – застыдившийся, как провинившийся ребенок, толстяк попыток оказать сопротивление не проявлял. При этом странная парочка переговаривались на какой-то чудной смеси жестов и коротких сигналов и, что особенно возмутило добродушного толстяка, смеялась. 

Смеялись, вероятно, над ним! 

Душа непризнанного поэта воспротивилась сему ужасному последнему обстоятельству; справившись с секундным страхом, подавленным крайней степенью возмущения и гордости (или напыщенного бахвальства – кому что), герой наш, как самый заправский супермен, толкнул связанными руками дверь несшейся на большой скорости машины, благо находился не в гангстерском боевике с двумя амбалами по бокам, и кубарем покатился по дороге – не асфальтированной, но знатно посыпанной щебенкой и изобилующей большими камнями. 

– Твою мать… Ты, что ли, на каскадера готовишься? – изумленно-прифигевши, завопил приятель-водитель. Он остановил машину в двух метрах от сидящего тела. – Жаль, не сломал ничего, а то бы хороший был урок – не выеживаться. 

– Меня инопланетяне поймать хотели, – простонал толстяк, заползая на сиденье и бросая взгляд на пустынную дорогу. 

– И? 

– Сомневаюсь вот, принимать их предложение или нет. Думаю… 

Вдалеке с неба опускался объект, очень сильно напоминавший летающую тарелку: кусок треугольной формы и расплывчатого спектра, от белого до темно-синего. Его размеры, насколько можно было судить на таком расстоянии, имели немыслимо огромную величину. Таращились на него двое мужчин довольно долго, так что пришедший в себя водитель даже успел выразить мысль, что, похоже, «предложение» сорвалось и другого шанса у толстяка, по-видимому, уже не случится никогда, когда толстяк завопил: 

– Гони! 

Александр Александрович Серов, гениальный создатель одной-единственной книги, утонувшей в таком же потоке книг-однодневок, понимал всю тщетность собственных попыток подняться на этом неблагодарном поприще – продаже литературного творчества и себя как автора. Он был таким же, как все, средненьким, и потому никому не интересным. Не то чтобы осознание этого оформилось в нем окончательно и давно – иногда все-таки толстяк сомневался в собственной бездарности, витал в прекрасных радужных облаках... тем более, что что-либо делать для осуществления грандиозных мечтаний ему не приходило в голову. 

Вторжение в его жизнь прекрасной незнакомки – интересное событие – наполнило ее смыслом, эдаким «почти настоящим» спасением собственной шкуры, перед которым написание второй по счету книги – меркло, а большее толстяка особо и не интересовало. Но… 

Кристально-четкое осознание того, насколько же он ничтожен, бездарен, ни в чем не оригинален и даже никак не приспособлен к жизни – заставляло беситься разум, меркнуть свет перед глазами. Обида, жестокая до боли в груди и почти физических слез, овладевала им только при мысли, что им, таким совершенно безынтересным и скучным, заинтересовались инопланетяне, да еще в благих целях. Такого просто не могло быть… «Но ведь очень хотелось бы, да?» – эта лишняя надежда, этот внутренний вопрос самому себе очень мешал, мешал здраво рассматривать иноземное присутствие – как нечто враждебное и очень опасное ему. 

Очень сложно это было сделать еще при том, как непутево, спустя рукава вели себя пришельцы и их приспешники. 

Хотя женщина ему нравилась, определенно нравилась… Может, он просто-напросто влюбился?.. Другого более логичного объяснения своему стремлению двигаться в энном направлении в энное время толстяк у себя не находил, хотя и это стало бы совершенно неожиданным достижением. Как-то всегда ему хватало любви только на себя, а на других даже при всем старании – никак. Раскидывая шинами булыжники и вздувая столбы пыли, в противоположном направлении на такой же немыслимой скорости пронесся автомобиль. Александр Александрович Серов отчаянно позавидовал его пассажирам в этот момент, такое идеальное решение – перемена всего возможного в жизни – показалась ему сейчас самой настоящей катастрофой: не так уж плохо, в конце концов ему и жилось. Но отступать было уже поздно… Говорить балдеющему от всей этой ситуации водителю, что он как бы это… передумал, он все-таки постеснялся. 

Расправив плечи и улыбаясь голливудской улыбкой, толстяк, холодея сердцем и всеми внутренностями, находящимися за ребрами и в животе, и в который раз ощущая себя артистом, случайно попавшим не на тот спектакль, потопал вперед по раскисшей от слякоти земле к ужасающе громадной, зловеще нависающей над головой летающей тарелочке, сверкающей «неоновыми» огнями, рокочущей музыкой нетерпеливых двигателей и агрессивно выпячивающейся на фоне безмятежно голубого неба. 

– Сидел бы сейчас, чай пил… – прошипел сквозь зубы Александр Александрович Серов, бешено вращая глазами по сторонам и стараясь прямо перед собой особо не смотреть. – Ой, мама… А может, все таки назад повернуть? 

Спину почти физически жег взгляд водителя, имя которого он забыл пять минут назад от переживаемого и вполне беспощадного страха, впереди, за непрозрачным корпусом, мерещились заходящиеся от смеха монстры-переростки почему-то с клоунскими колпаками на лысых черепушках, белых медицинских халатах да в огромных солнцезащитных очках. Выбор – преогромаднейший. Тяжесть этой безграничной свободы давила на плечи мегатонным грузом. 

Еще один псевдо-размашистый шаг по сценической арене к гигантской – в данный отрезок времени ненавистной ему всеми фибрами души – летающей махине, и толстяк бросил неуверенный быстрый взгляд через плечо назад. «Господи, спаси и сохрани, и избави меня от дня сегодняшнего», – взмолился он и с душой перекрестился, несколько забывшись и потому наплевав на всех земных и инопланетных зрителей. 

______________________________________ 

– Дима? 

– Да, Влад, чего так поздно? 

– На дачу Серегину ездили. Там на камерах в последний день – не пойми что. Пришельцы еще – смех. – Короче, он нас конкретно сделал. Заметил слежку, вероятно, неделю назад, там в экран пялился минут десять. Я сайт один знаю, думаю выложить. 

– Как хочешь. Правда, есть на что посмотреть? Вообще, затея, по-моему, фиговая была. И как вы с Серегой меня уговорили? 

– Да не. Классно же получилось. Правда, от Саши я такого не ожидал. Один бы он такое не сообразил. Рука профи чувствуется. Кстати, куда он сам делся, непонятно. На звонки не отвечает. У тебя не появлялся? 

– Не-а. 

– Хорошо, будет – предупреди. А… совсем забыл. Мы там машину по дороге видели с двумя трупами. Вот ей-богу, верил бы в этих самых, подумал бы – они ее так разделали. Ну я потом все расскажу. Завтра заходи.