Сколько раз за свою жизнь зарекался не напиваться - а вот опять проснулся с диким похмельем. Не-ет, если бы хмельные напитки, как раньше, делали на ржи да пшеничке, разве случилось бы такое? Это все гномы виноваты: гонят дешевое пойло из черной, вонючей подземной воды - а люди страдают. 

С трудом раскрыл глаза. Голова раскалывается, внутри все трясется, как холодец у паршивой хозяйки, во рту пересохло. Так - лежу на сеновале, заботливо прикрытый старым тулупом, рядом посапывает кто-то в черной юбке. Ого, на какие подвиги меня вчера потянуло! И это в таком-то состоянии... Орел, как не крути - орел. Очередная волна боли извергла жалобный стон души. Глаза снова закрылись. 

- Ну что, герой, проснулся? На-ко, хлебни, – что-то холодное успокаивающе прижалось к виску. 

В поле зрения возникла мужская рука, протягивающая запотевший глиняный кувшин. Неужто пиво на утро осталось? Трясущимися руками берусь за ледяное горлышко и делаю глоток. Увы, не пиво, а квас; но тоже благостно - ядреный, холодный, настоянный на хрену... бальзам на душу. 

Стоп... Мужик? Откуда взялся? Вроде бы баба рядом сопела? Точно помню, подол длинный, черный. С усилием поворачиваю голову. Батюшки мои – поп! Поп с утра - к несчастью. Рука сама собой потянулась к штанам. Если встретил попа с утра, чтоб несчастье отвести, почеши скорей муды - первейшая примета, у нас на хуторе об этом все знали. Бабка Акулина была большая мастерица сказки рассказывать. Она всегда знала, что к худу, а что к добру, как ауку обмануть или матох успокоить, а детвора слушала ее вечерами, открыв рты. Хороший, крепкий хутор был. Хаты увитые барвинком, крынки на тыну, густой белый туман над неторопливой речкой, запах молока, свежевыловленной рыбы и яблок… 

- Ну что, оклемался маленько? Гляжу, лицо у тебя благостное стало. Руку от портков-то убери, богохульник. 

- Святой отец, а может у вас, того, посерьезнее кваску что-нибудь есть? Причаститься бы... не пьянства ради, здоровья для. 

- Да кто ж после пьянки причащается? Перед причастием постятся да молятся - а ты, охальник, что вчера творил? 

- А не просветите ли, батюшка, что именно? Хоть убей, не помню… 

- Что на свадьбе на цимбалах играл, помнишь? 

Где то в отдаленных углах больной головы возникли отрывочные воспоминания. Ведь точно, на свадьбу был приглашен - музыкантом. Богатая по нынешним временам свадьба была. Столы с закусью длинные через всю улицу тянулись, человек сто гуляло, не меньше, двух кабанчиков завалили... а самогонка все равно, видать, гномья была - вон как голова трещит. Староста дочку замуж выдавал, хорошо заплатить обещал. Дочка так себе, перестарок, квашня – квашней, а жених ничего так, крепкий парень. Видать, на приданое позарился. Хотя на такое приданое любой бы позарился: корова, кобыла, домик небольшой, но справный, лужок покосный, заливной и четыре полосы обработанной земли. Живи да радуйся, а бабы в ночи да под одеялом все на одно лицо. 

А мне-то староста заплатил? Не помню… 

-Ты по порткам-то не шарь, не шарь, не заплатил и не заплатит. А если еще раз на глаза попадешься, прибить обещал. 

- Значит, на свадьбе не похмелят? 

-Нет, сын мой, не похмелят, а вот ребра еще раз пересчитают. 

- Чем же я вчера так отличился? 

- Бесом по столам скакал, жениха мерином называл, теще капусту квашеную за пазуху совал, невесте юбку задирал, требовал на целостность проверить, под столом на карачках ползал - баб щупал, ну и в бочонок с пивом помочился, за что бит был нещадно, но отбивался, как герой. Вот такие бесчинства ты вчера сотворил, греховодник. 

Ох ты... Значит, бит был; то-то я смотрю - болит все тело, а не только голова. Ну да ладно: руки-ноги шевелятся – значит, не сломаны, а голову все равно лечить надобно. 

- Батюшка, а вот как помру от побоев да без покаяния, и не будет душе моей грешной покоя… 

- Твоей душе все равно покоя не будет: пьяниц, музыкантов, скоморохов в рай не пускают. 

- А я покаяться хочу… Прими, святой отец, причастие от помирающего раба божьего Митрия… Каюсь, грешен был. 

- Какие же грехи ты совершил, сын мой? 

- Вино зелено пил, на цимбалах играл, девок красных любил, бесом по столам скакал, жениха мерином называл, теще капусту квашеную за пазуху совал, невесте юбку задирал, под столом ползал - баб щупал, ну и в бочонок с пивом помочился… Отпустите, батюшка, грехи мои перед смертушкой скорой, неминуемой, и причастите в последний раз! 

- Скоморохом жил - скоморохом помрешь. А вот грехи твои, пожалуй, я отпущу, но накладываю на тебя епитимью. Будешь седмицу меня сопровождать, от выпивки воздерживаться и молиться по три раза на дню. 

-Батюшка, да куда же я пойду в таком-то состоянии? Ведь помру, неровен час! 

- Не помрешь, сейчас тебя подлечим, и будешь как новенький. А пойдем мы в соседнюю деревню - там мельницу окрестить надобно; крестьяне жалуются - мука с песком выходит. 

Из переметной торбы была извлечена бутыль с красным церковным вином, и щедрой рукой батюшки мне был выделен целый стакан благодати божьей. После этой процедуры можно было, конечно, и пятками назад развернуться, но, как только полегчало, совесть у меня проснулась. Дал слово - нужно держать; да и о душе пора подумать. Сколько же греховодничать-то можно? Вот паду в бою неравном с лихими людьми - и куда душе бедной деваться? Потянут мои проделки ее прямиком в преисподнюю. 

Похмелье вкупе с проснувшейся совестью - смесь гремучая, никогда не знаешь, куда заведет. В общем, сказано – сделано: умывшись водой родниковою, собравши скарб невеликий, огородами-огородами покинули мы ставшее негостеприимным село. 

Солнце в зените, а мы по полю вышагиваем. 

- Святой отец, кто же по полудню через поле ходит? Нападет полудница - будет весь день голову крутить. 

- Сын мой, это все от лукавого, язычничество. Ты иди и молись - и не будут тебе девы во ржи чудиться. 

Легко сказать – молись... когда же это я последний раз молитву-то читал? Ох, помню, в детстве маманька меня голиком по горнице гоняла, на горох ставила, слова мудреные заставляла заучивать. Все не впрок. 

Рожь шумит, так и слышится, как будто бы девки то тут, то там перешептываются; а мы, знай, шагаем, батюшка молитвы под нос бубнит. Вот и похмелье уже с потом все вышло. К вечеру дошли до соседней деревни. 

Батюшка к старосте отправился, о постое да ужине договариваться, а я на речку -ополоснуться да на мельницу посмотреть, обстановку разведать. 

Выкупался у запруды. Вода, как парное молоко. Вдоль берега камыш шуршит, истории нашептывает. Вот где кладезь слухов-то, да не дано человеку его понять. В воде кувшинки огромные покачиваются, сон навевают. Чуть ниже мельничное колесо стучит, в дрему клонит. 

Проснулся уже в сумерках. Все вокруг перешептывается, пересвистывается. В воде рыба плещется, лягушки песни любовные распевают. В зарослях ветлы соловушка горлышко росой полощет, первые трели пробует выводить. Где-то на другом берегу девица поет, красиво да жалобно. 

В нелюбви рожденная, 

Счастьем обделенная, 

Тризну не познавшая, 

Долю не узнавшая. 

Кому юдоль, кому доля, 

Ну а мне чужая воля. 

Душа не крещенная, 

В воду отпущенная. 

Достал я цимбалы - да давай мотив подбирать, девице подыгрывать. Девица поет все ближе да ближе, я играю все уверенней да громче. Тут и молодежь ко мне со всех сторон стала подтягиваться. Кто вздыхает да девице сочувствует, кто костер разводит, а кто и хоровод потихоньку заводит. Вроде бы и рядом певунья, а на глаза не показывается. 

В небе звезды проснулись, смотрят на вечерку да перемигиваются. Устала певунья, приутихла. А ноги-то уже в пляс просятся. 

- Эй, музыкант, давай-ка, что повеселей. 

Звенят цимбалы, поют струны, пляшут в руках молоточки, стучит в такт чертово колесо на мельнице, отплясывает народ, так что пыль столбом. Взметаются бесстыдно юбки у девчат, а парни такие коленца выдают, что и не повторишь. Глаза радуются, душа поет, а вдалеке уже заря-заряница, красная девица, ленту алую в косу вплетает. Когда ночь пролетела - и не заметил. 

Крик петуха. Прошел ветер по траве - и тишина. Сижу я один на пеньке у реки, цимбалы на коленях жалобно так постанывают, покоя просят. Вот тебе и на - всю ночь, оказывается, мавок развлекал! Всякое повидал, а в такой переплет впервые попал. Пока до деревни дошел да разузнал, где батюшка на ночлег пристроился, добрый люд уже за дела принялся; а я - спать на сеновал. 

- Вставай, греховодник. Где всю ночь прошастал? Это ты так слово держишь да обеты выполняешь? О душе подумай! 

- Батюшка, не поверишь, всю ночь тверезый да скоромный на речке сидел, о жизни непутевой думал. Хотите - дыхну? 

- От тебя еще вчерашним перегаром за версту несет… Скоморох… Собирайся, на мельницу пойдем. 

Запруда как запруда, мельница как мельница - чего это мне вчера здесь чудеса виделись? Хотя нет, мельница хоть и крепкая, но запущенная. Вон заслонка водяная покоробилась и русло подзарастать травой стало, камыш почти вплотную к колесу поступил - такого ни один мельник не потерпит. 

Стоп. Заслонка-то закрыта, и колесо стоит, а ночью точно стучало. От греха подальше - лоб перекрестил. 

- Батюшка, а что с мельницей-то? 

- Да мельник помер года три тому назад. Отпели, как положено, схоронили по-людски, а нового помольщика не найдут. Кто ни придет, через пару седминиц сбегает. Негоже большому селу без мельника. Дело-то хлебное, прибыльное - а желающих нет. Вот сговорились с пришлым мужиком за малую прибыль, да мука с песком стала. Нечисто здесь. Разобраться надобно да освятить честь по чести. 

Внутри мельница оказалась еще запущенней, чем снаружи. Пыльно. Паутина везде, и мышами пахнет. 

- Говоришь, батюшка, пришлый помольщик муку мелет? Что-то не похоже. Хозяин тут есть; сначала прогнать его нужно, а уж потом мельницу святить. Ты, батюшка, конечно, можешь здесь пока водичкой побрызгать да молитвы почитать, а я - спать. У меня сегодня вечером дело есть. 

***

Полдня продрых на сеновале, а потом, насыпав в карман орешков, отправился на прогулку. Где можно все деревенские сплетни узнать? Конечно, у колодца. Хороши были девки в деревне - ядреные, языкастые, мамками не запуганные. За кулак орешков, пару многообещающих взглядов, тройку ласковых слов да за донесенные да калитки ведра к вечеру я обзавелся целой связкой нарядных лент да гребней. А как стемнело, отправился к запруде. 

Разложил по бережку ленты с гребнями, сел на вчерашний пенек, вынул цимбалы и заиграл. Сегодня уже не прозевал, когда мавки из воды вышли. Сначала хоровод завели, а потом подарки увидели. Расхватали гребни, радуются, как дети, косы друг дружке плетут, ленты примеряют, песни поют. Одна девчушка в стороне пристроилась, ленту разглядывает и слезы льет. 

Меня мамка не ласкала, 

Частым гребнем не чесала, 

Ленты в косы не вплетала, 

Именем не называла. 

Вот ты какая, моя певунья. Тоненькая, как тростиночка, глаза, как весенний лед, волосы - как льняная кудель. 

-О чем печалишься, красавица? Смотри, твои подружки хороводы водят, а ты все слезы льешь. 

- Играй музыкант, не обращай внимания. Молоденькая она у нас, ей еще шестая годовщина не стукнула, вот и тоскует.

Хорошо мавки пляшут, еще лучше поют, а я все играю да играю, тайком крест нательный проверяю: главное - не потерять, а то буду на дне вечерки устраивать. Стучит в ночи мельничное колесо. За полночь сам русалий пастух на огромной щуке пожаловал, глянуть, кто его девиц балует. 

- Смелый ты, я смотрю, музыкант. Вторую ночь мавок развлекаешь, потешил девок, на подарки не поскупился. Что за это желаешь? 

- Поговорить бы… 

-Так уж разговариваем. Или ты от лишних ушей ко мне на дно пойдешь? 

- Ну нет, лучше уж тут. Кто это у тебя на чертовой мельнице хозяйничает? 

- Он и хозяйничает. 

- И как уживаетесь? 

- Паршиво. Уважения не оказывает. Старшинство не признает. Договора не соблюдает. Так скоро совсем мельница и запруда в негодность придут. 

- Так, может, пошушукаемся?.. 

С первыми петухами вернулся я на сеновал спать. 

***

На следующий вечер, нагрузившись парой мешков зерна, отправился на мельницу. В сумерках мельница выглядела куда как лучше. Исчезли следы запущения, мельница как мельница, только старая уж больно. 

- Эй хозяин, мне бы зерно перемолоть… есть тут кто-нибудь? 

- Как не быть, есть. Заноси зерно, помелем. 

Мельник, как мельник, ничем от других не отличается. Небольшой, коренастый, морда красная, глаза лукавые, так из стороны в сторону и бегают. 

- Сколько берешь? 

- Да немного, три десятины с мешка. 

Отнес мешки наверх и самолично ссыпал в ковш. Крутись, колесо, мелись, зерно - пусть будет мука, бела и легка. 

Вынул я из котомки помольное подношение: бутыль самогона да шмат сала. Расстелил рушник, давай помольщика угощать. Пьет хозяин, не морщится, рукавом занюхивает. 

- Хозяин, а чего это ты водяного не уважил? Ни зерна с мешка не отсыпал, ни подношением не поделился? 

- У нас с ним свои расчеты… 

А колесо-то мельничное все быстрее и быстрее крутится. Ветер поднимается. Сквозняки гуляют. Мука сыплется - да по мельнице развеивается. Расчихался помольщик: 

- Эй, мужик, паршивое у тебя зерно, видать, со спорной межи взято. 

- Зерно как зерно. Это у тебя мельница шалит, ты так всю муку по ветру пустишь. 

Засуетился мельник, бегает по мельнице, а все без толку: колесо как с цепи сорвалось, ветер едва крышу не сносит, мука все вокруг засыпает. Чихает мельник, никак не уймется. Вот уже на лице щетина черная полезла, был нос картошкой –а уже пятачок проглядывает. Права была бабка Акулина: первейшее средство против черта - чертополох. Мне с утра мальчишки все поля ободрали. Почитай, в мешках чертополох пополам с зерном был. Помольщик - к окошку, а снаружи батюшка с кадилом ходит, он уже вокруг мельницы круга три крестным ходом сделал. Водяной тоже договор исправно держит, колесо крутит да на мельницу дует. У мельника уже и штаны слетели, и шапка. Рожки на башке, копыта на ногах, хвост длинный пониже спины. 

Вот за хвост я его и сцапал. Черт верещит, отбрыкивается, а я держу, упираюсь. Батюшка, что ж ты медлишь, где твоя святая вода? Не удержу ведь! Хоть бы одну молитву вспомнить... 

- Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое... - а ведь помню! Все-таки в нужный момент чего только из памяти не выудишь. 

Тут и батюшка подоспел: святой водой на беса брызгает, обряд изгнания творит. 

Взвился черт под самый венец, а я на хвосте у него вишу, не отпускаю. Тут мельница и не выдержала, полетели балки с досками во все стороны. От черта дым вонючий повалил, и исчез он с диким визгом, а я, почитай, из-под венца вниз башкой полетел. 

Темнота, небытие - и яркий луч, ведет он меня по дороге к свету. Слышу голос батюшкин: « Прими, Господи, душу непутевую, но светлую. Творил он бесчинства не злобы ради, а по заблуждению.» И так мне легко и благостно стало – значит, не совсем я уж никчемный, принимает Господь душу мою непутевую. 

Открываю глаза - все вокруг белым-бело, рядом мужик весь в белом, лицо, руки белые – сидит, молится. Голова трещит - спасу нет. Если на том свете, то вроде ничего болеть не должно? Пригляделся - а я все еще на мельнице. Луна через дырявую крышу ярко светит. Все вокруг в муке, даже батюшка с головы до ног осыпанный сидит. 

- Рано, святой отец, отпеваешь. Спасибо, конечно, но я туда пока не спешу. 

- Тьфу ты, охальник! Испугал-то как… 

- Да я и сам такого страху еще ни разу в жизни не ведал. 

- Все у тебя не как у людей – почитай, полмельницы разнес. 

- Ничего, деревня большая, заново отстроят. Главное, чтобы помольщика сразу нашли. Негоже мельнице без хозяина стоять - другой раз вурдалак заведется. 

Поднялся я кое-как, дошли до воды, муку смыли. Голова болит, на макушке шишка с кулак. 

- Вот скажи мне, батюшка: почему рядом с тобой - что свадьба, что отпевание, а голова одинаково болит? 

- Ищешь ты на нее приключения, оттого и болит. 

Сидим на бережку, сохнем; хорошо так, тихо. Тряпицу мокрую, холодную к шишке прикладываю. Слышу, запела моя певунья вдалеке песню свою жалобную. 

- Иди-ка ты, батюшка, спать, а я следом подойду - есть у меня еще дело незавершенное. 

Пришел на свое место, сел на пенек; сижу, на цимбалах играю. 

Вскоре откликнулся знакомый голос. 

Ой, судьба-судьбинушка, 

Как быть сиротинушке? 

Меня мамка породила, 

Не хрещеной положила. 

- Хрещаю тебя, во имя Отца и Сына и Святого Духа, Богожелной! Коль была ты людям не нужна, пусть будешь хоть богу желанной. Пусть примет он душу твою многострадальную. Аминь! 

Пронесся над водой ветерок легкий, как вздох облегченный, и замолкла певунья. Упокоилась ее душа с миром. Спасибо бабке Акулине. 

Дошел я до перекрестка дорог, снял струны с цимбалы и оставил ее там лежать. Исправно мне служила, послужи теперь кому-нибудь другому. Хватит нечистую силу веселить, пора и о душе подумать. 

***

Отвалялся я пару деньков, и двинулись мы со святым отцом дальше в путь. 

- Батюшка, а у вас при церкви места звонаря или певчего не найдется? 

- Придумаем что-нибудь. 

- А как у вас, часто причащаются?..