| Ia-Ia | Дата: Суббота, 04.05.2013, 22:36 | Сообщение # 1 |
 Медбрат
Группа: Проверенные
Сообщений: 364
Награды: 19
Репутация: 10
Статус: Offline
| Захар Прилепин
Общаясь с коллегами, у которых не очень сложилась творческая судьба, узнаю много нового, необычного.
Говорить об этом нельзя, но мы будем.
— Дмитрий Быков получил «Национальный бестселлер» и раздал половину денег тем людям, которые помогли ему его получить, — сообщают мне, и тут же спрашивают: — Ты не поможешь мне решить этот вопрос? Скажи там кому надо: я раздам вообще всю премию.
Я молчу и таинственно улыбаюсь.
Я так привык слышать подобное, что уже только молчу и улыбаюсь. Не орать же.
— Мы все знаем, что Алексей Иванов — это издательский проект, — сообщает мне сразу целая группа писателей. — Если бы не его раскрутка — ничего бы не было: он пустое место.
По-прежнему таинственно улыбаюсь и молчу.
Нет бы сказать: «Идиоты, идите и заройтесь в навозе, чтоб вас никто не слышал больше».
— Везде свои да наши, — говорят мне. — Свои двигают своих, нормальным людям туда нет хода.
Потом смотрят на меня и милостиво добавляют:
— А про тебя отдельный разговор. Думаешь, мы не знаем?.. — и тихо смеются, и пихают меня в бок.
Синяк уже на боку.
Что-то они такое знают. Наверное, что Владислав Сурков мой крестный отец, сват и двоюродный брат, премии я получаю по его личному звонку из Кремля, он же организует продажу моих книг в России и за её пределами, подключая статистов и «нашистов».
Были времена, когда я пытался спорить. Казалось, что объяснить реальное положение дел очень просто.
— Понимаете, — говорил я, — самое большое количество престижных премий получил на сегодняшний день писатель Михаил Шишкин. Я его немного знаю. Дело в том, что он не имеет и никогда не имел никаких особых знакомств в литературной среде. Шишкин живёт то в Швейцарии, то ещё где-то, вообще не ввязываясь в литературную жизнь России. Приезжает, забирает премию и отбывает. Всё объясняется элементарно: он неплохо пишет, умеет.
Мои оппоненты, как правило, не знают, кто такой Михаил Шишкин, им сложно со мной спорить.
— Понимаете, — посвящал я своих знакомых в таинственное и мрачное закулисье русской литературы, — координатор премии «Национальный бестселлер» Виктор Топоров не очень любит Дмитрия Быкова. В свою очередь, Дмитрий Быков отвечает ему взаимностью. Проще говоря, они друг друга ненавидят. У Быкова нет никаких тайных возможностей завладеть этой премией, равно как всеми остальными премиями на свете. Это крайне сложно, если не сказать — невозможно — чисто технически. И тем более Быкову незачем заниматься этой ерундой. Мало того, вовсе не секрет, что Топоров всякий раз ужасно раздражён, что придуманную им премию получает Быков. Но ничего не может с этим поделать.
Люди, слушающие меня, смеются. Они знают, как это бывает, и не хотят, чтоб я держал их за дураков. Они не дураки.
— Понимаете, — прибегал я к последнему доводу, — Алексей Иванов прекрасный писатель, он написал несколько литературных шедевров.
На меня уже не смотрят. Во мне разочарованы.
— Никакие литературные стратегии не способны привить интерес к сочинениям плохого писателя — если речь идёт про более-менее серьёзную литературу, — продолжал нудить я. — Мне известны несколько очень богатых людей, которые, заработав все деньги на свете, начинали писать прозу. Выход своих сочинений они обставляли пышно, как юбилей любимой мамы: реклама на радио, бегущая строка в общественном транспорте, стикеры в метро, хвалебные развороты в самых тиражных печатных изданиях и т.д., и т.п.
Итог озадачивал: продано десять тысяч экземпляров первой книги, второй — пять тысяч, третьей — одна тысяча.
Подобных казусов — множество.
Обратных примеров — нет.
Любовь к Виктору Пелевину — народная, искренняя, её не надуешь, как воздушный шарик. Любовь к Людмиле Улицкой — искренняя, и тоже, в определенном смысле, народная, и уж точно никем не придуманная.
Мало того, литература — это не шоу-бизнес, здесь нет многомиллионных прибылей, и даже миллионные встречаются крайне редко. Тут нельзя поставить на кон золотую монету и получить мешок монет в качестве чистой прибыли.
Так что издатели никаких монет давно не ставят ни на кого, а тихо ждут, когда что-нибудь само прорастёт.
В литературе не так много легковерной публики, которую можно обмануть.
Огорчённые невниманием сочинители искренне верят, что читателям можно навязать любую ерунду. Слушайте, у нас в России серьёзную литературу читают считанные тысячи человек. Вы всерьёз считаете их идиотами? Но если они идиоты, которые покупаются на любую чушь, — зачем вам нужны такие читатели?
Оппоненты молчат и хитро улыбаются.
Да, чуть не забыл про самое главное! Все знают: литературу ещё в 90-е захватили известно какие люди заезжие и правят там свой бесовской бал.
— Э! — просил я своих собеседников, — годы 90-е — в некотором смысле уже история. Но взгляните сегодня на новую литературную генерацию: Михаил Елизаров, Денис Гуцко, Роман Сенчин, Дмитрий Данилов, Сергей Шаргунов, Андрей Рубанов — всё русские ребята. Такие морды — смотреть страшно. Ни одного приличного интеллигентного лица. Есть ещё Ильдар Абузяров, он татарин, — ну, то есть опять, считай, русский. И Герман Садулаев, чеченец. И Алиса Ганиева, дагестанка.
В книжные магазины-то ходите, милые? И что, никого не увидели там, кроме Шендеровича?
Имеется в наличии, чисто для разнообразия, Олег Зоберн, но он самый несчастный в этом поколении и самый обиженный. Вопреки здравому смыслу и тихим надеждам Зоберна, самый русофобский в мире «Русский Букер» достаётся то харьковскому молодчику Елизарову, то ростовскому казаку Гуцко. Что характерно: глава жюри, земля ему пухом, Василий Аксенов отказался в свое время вручать премию Гуцко, потому что очень хотел отдать ее своему другу Найману, а милейший Александр Кабаков пришел в ужас от победы Елизарова, назвав его роман «фашистским трэшем».
Но даже такие титаны ничего не могли поделать с нашими черноземными самородками.
«Может, плохо знают молодых?» — думаю я кисло, разглядывая оппонентов.
— Ну, смотрите тогда на следующее поколение — пятидесятилетних! — восклицаю. — Чьи имена на слуху? Про Алексея Иванова уже говорили, ладно. А русского писателя-почвенника Алексея Варламова, кстати, лауреата «Большой книги», знаете? Такой, с бородой? А? Нет? А русского писателя-почвенника Олега Павлова, кстати, лауреата «Букера», знаете? Тоже такой с бородой? Опять нет? А ещё одного русского писателя, правда, без бороды, зато из Тулы, — Александра Терехова?
Страшно молвить, но ведь и Виктор Пелевин — русский писатель. И, не бросайте в меня чугунком, Владимир Сорокин — не менее русский писатель.
Мы уж не говорим про Юрия Полякова, который тоже изо всех сил ведёт себя, как русский писатель.
В книжные магазины-то ходите, милые? И что, никого не увидели там, кроме Шендеровича?
...Есть, никто не спорит, и некоторая компанейщина, и клубы по интересам, и застарелая вражда, и премии для своих, и журналы для наших, и государственное оглупление реально самого читающего в мире советского читателя, и прочее, и прочее.
Есть, наконец, собственная человеческая судьба, которая иной раз гнобит человека так, как никакие окололитературные твари не сумеют.
Но главная социальная проблема всё равно заключается в другом.
В России писателей стало больше, чем читателей. С какого-то момента это перестало быть риторической фразой и превратилось в скучную статистику.
Смотрите.
Если подсчитать членов всех писательских союзов — наберётся тысяч пятьдесят человек. Если прибавить к ним авторов литературных «толстяков», далеко не все из которых являются членами союзов, — ещё тысяч пятьдесят. Плюсуйте пользователей сайтов «Проза.ру» и, навскидку, «Художники войны» — вот вам полмиллиона одних писателей.
А среднестатистический тираж книги — три, ну, пять тысяч экземпляров!
Как же так может быть?
Если б писатели читали друг друга — мы бы жили в своей маленькой прекрасной стране, с десятками и сотнями тысяч друзей и соратников, понимающих и слышащих всякого пишущего.
Но дело обстоит несколько иначе.
Вот вы, к примеру, писатель и, читая эту колонку, ужасно сердитесь на меня. А теперь перестаньте на минутку сердиться и вспомните, сколько книг наших современников вы прочли за последний месяц. Ни одной ведь? А за год? Три? Две? И до конца дочитали?
Нет? А чего там читать, правильно, чушь всякую.
Но чего ж вас-то должны читать до конца?
Жизнь порой бывает несправедливой и подлой, но чаще всего она просто платит человеку взаимностью.
Нынешние писатели — они сплошь и рядом читатели так себе.
По моим наблюдениям, читают книги люди, которые сами, как правило, ничего не пишут. Их осталось мало, но они ещё есть, и на них вся надежда.
Сколько раз я бывал на спецкурсах и лекциях для молодой литературной поросли. Если, к примеру, литературные встречи проводятся далеко за городом, куда надо ехать час-другой-третий, молодые писатели ведут себя, как среднестатистические пассажиры метро и электричек: смотрят на пейзажи и думают свои ужасно умные мысли. Нет бы книжку достать, полистать. А когда раскроют свои багажные сумки — там и нет никаких книжек. Только собственные рукописи.
Как сказал один молодой писатель: «Я не читаю книг и не считаю нужным. Ведь корова, которая даёт молоко — сама не пьёт молока».
Каков остряк. Только не спрашивай теперь, почему за твоим молоком не строятся в очередь. Мало ли откуда ты его надоил.
Помню, в середине нулевых года три ездил я на литературный семинар в Липках, самый масштабный в России. Там набирали группы из десятка-другого молодых литераторов со всей страны — и с этими группами работали настоящие взрослые писатели: два мастера на каждый класс.
Общаясь со своими одногруппниками, я вскоре осознал очень важную вещь: они, за редкими исключениями, не читали ни одной книжки своих мастеров и делать этого не собирались.
А мастера-то их читали! Всех, кто был в группе! Ну, они старые, эти мастера, им заняться больше нечем.
Впрочем, эти мастера — тоже тоскливые исключения.
Потому что иные провинциальные отделения писательских союзов — кошмар не меньший, чем сборы молодых и ранних. Тут молодые самодостаточные и надутые дураки, там — древние и озлобленные. Ничего давно не знающие, но всех презирающие неистово и горестно.
Влезут в свою паутину, покроются мхом, вырастят мутные, подозрительные глаза — и глядят этими подозрительными глазами из паутины: не жид ли приехал? А кто тогда?
«Вы там, в своей Москве...» — говорят.
Я к ним, в их миллионник, приехал из своей деревни, где живёт пять человек, а они мне про мою Москву рассказывают, вот ведь, а.
Хотя большинство, слава Богу, и не доходят на встречи.
Видел тут в одном писательском блоге запись: «К нам в Петербург приедут Быков и Прилепин. Не хочу отвлекаться на эту мелкотравчатую суету. Лучше пойду и напишу несколько волшебных строк».
Прелесть.
Иди напиши несколько волшебных строк, волшебник.
Своим волшебным пером.
Глупость не спасает. Из ослов делают салями. Е.Лец
|
| |
| |
| Ia-Ia | Дата: Суббота, 04.05.2013, 22:37 | Сообщение # 2 |
|
Медбрат
Группа: Проверенные
Сообщений: 364
Награды: 19
Репутация: 10
Статус: Offline
| Вопрос был поставлен так - может отработала свою роль НФ? И какова была эта роль(миссия)?
Отвечает Лев Вершинин (ака putnik1)
Строго говоря, вся художественная литература, а уж паче того, исторические и приключенческие романы, - фантастика. Ибо речь идет и о людях, никогда не существовавших, и эпохах отдаленных, известных нам разве что чуть-чуть, в скудных пересказах и не всегда достоверных версиях. Так что и мысли их, и слова, и мотивации авторами выдуманы. Но если уж говорить о фантастике конкретно, можно констатировать: она, - на мой и не только мой взгляд, - никак не отдельный жанр, а метод, расширяющий границы допустимого дальше всех горизонтов. И при этом, став сказкой, неразрывно связана с реальностью, выполняя те задачи, которые реальность ставит, в особом, "подталкивающем" воображение режиме.
Оттолкнемся от Свифта. Впрочем, нет. Свифт все же безусловная сатира (хотя метод тот же). Так что, думаю, разумнее взять за "точку отсчета" классическую, жюль-верновскую фантастику. Чистой воды НФ, без всяких уклонов в сказку. Возникла она в Век Разума, когда прогресс рвался вперед семимильными шагами, традиция ломалась с треском, образованных людей из ранее считавшимися "низшими" сословий на обественную авансцену выходило все больше, и пока всячески Бальзаки наперебой с Мопассанами пытались осмыслить суть перемен, Жюль Верн, не конкурируя с титанами, заглядывал в скорое-скорое завтра, знакомя "новых людей" (и молодежь, и взрослых) с реалиями технического прогресса, еще вчера казавшимися невозможность, а на момент написания его книг уже превратившимися в реальность, хотя пока еще не обыденную.
Позже, в советской терминологии, все эти "Наутилусы", транспланетные перелеты, суперартиллерия и пр. получат название "фантастики ближнего прицела". То есть, скорее популяризации достижений науки с некоторым походом, нежели выдумка, как таковая, - и чем более просвещалось общество, тем меньшим становился спрос на этот суб-метод. Тот же Владимир Немцов, уже и в годы моей молодости скучный, а ныне напрочь забытый, твори он (как Беляев) в начале, а не в середине ХХ века, был бы сверхмоден и вошел бы в "золотой фонд", а так его самодвиждущиеся трактора уже мало кого привлекали. Лириков - потому что трактора, а физиков - потому что они предпочитали "строго научную" литературу.
Таким образом, "чистая НФ" понемногу умирала за ненадобностью. Суб-метод все больше и больше становился "литературой для детей". То есть, новым уровнем сказки, но сказки, готовящей к более легкому восприятию достижений науки, будь-то биология ("Приключения Карика и Вали") или книги Николая Носова о Незнайке, по ходу (и очень доходчиво) растолковывающие суть теории прибавочной стоимости. И только если "научный фантаст" от роду был наделен особым чисто литературным талантов, - как, скажем, Владимир Савченко, Георгий Мартныов или Георгий Гуревич, - произведения читались взахлеб. Но, повторяю, уже не потому, что кого-то волновали всякие нейтрино, а благодаря умению рассказчика показать читателю живых людей, таких же, как он сам, но с куда большим уровнем рукотворных возможностей.
По ходу дела, менялся и социльный заказ. Понемногу приобщаясь к научно обоснованной стороне прогресса, общество хотело знать, куда, собственно, оно идет, в каком мире будет жить в итоге технического развития и что несет с собой та или иная модная "социальная" теория. И это - Уэллс, ни на какие "измы" не разменивавшийся, но пытавшийся мыслить глобально, и это - Джек Лондон ("Железная пята"), увязший в "измах" по уши, и это - Алексей Толстой с его откровенно дидактичной, на какого-то парня в обмотках, лохматого рассчитанной "Аэлитой", и это, блин, в конце концов, Иван Ефремов, начинавший с холодного света "Туманности Андромеды" и пришедщий к горячей тьме "Часа Быка".
Данная линия, естественно, была более чем востребована, и что интересно, когда на Западе интерес к ней, - в связи с достижением "социального идеала" начал снижаться, - в СССР, напротив, увеличился. По той простой причине, что расхождение декларируемого с очевидным становилось все более явным, и люди хотели видеть альтернативу. Кстати, именно по этой причине в какой-то момент фантастика в СССР перестала поощряться, а те узенькие ручейки, что все-таки протекали сковзь стену, жестко контролировались людьми, полагавшими, что фанатстика никакой не метод, а именно что отдельный "низкий" жанр, задача которого состоит в создании либо науч-попа, либо агитпропа, и талант тут вообще не нужен.
А в конце концов, нарисовались две тенденции. Первая группа творцов (на Западе - Шекли, Брэдбери, Каттнер, Рассел, в СССР - Игорь Можейко) сосредоточилось на человеке. Просто на человеке, каким ему, не обращая внимание на окружающее, следует быть в любых ситуациях, куда бы ни загнала его авторская фантазия. Вторая группа (на Западе - Азимов, Херберт, в СССР - Стругацкие, Юрьев, наша компания, т.н. "девяностики") взяли за основу взаимоотношения человека с обществом. И тут уже начинался либо т.н. "фантастический реализм" (Евг. Лукин, Александр Громов), либо т.н. "высокое фэнтези", - смесь фантастики с историей и волшебной сказкой, где по сути, антураж нужен был только для завлекательности
Но непременным условием (я сам это видел и сам в этом участвовал) оставалось одно. При всей разности технологий (а они становились все изощреннее), при всей разнице подходов к работе (кто-то, как большинство, писал по наитию, кто-то, как профессиональный сценарист Дьяченко, профессиональный пиарщик Дивов, профессиональный режиссер Ладыженский и тэдэ, структурируя сюжет) все мы писали то, чего не могли не написать. Чтобы хоть как-то поделиться с миром своим взглядом на происходящее и своим видением перспектив.
В конце ХХ века это было крайне востребовано. И потому все - и издатели, и читатели приняли всех нас "на ура", и потому ни разу (на моей памяти) в нашем кругу не возникло глупой и злой конкуренции, основанной на ревности к успехам коллеги. Кто был глуп, неинтересен, не предлагал ответов на тревожившие рахристанное общество вопросы, тот сам сходил с дистанции, а у каждого была своя ниша. Кто-то из читателей отдавал предпочтение Перумову, а кто-то Васильеву, кто-то с ума сходил от Олди или Дивова, а кто-то от Анны "Ли" Китаевой, Еськова и Логинова, и все без исключения читали Лукина. Был скромный, но стабильный круг и у меня. А все вместе, пусть непохожие, мы являлись неким единым целым, панорамой грядущего, в котором человеку ищущему и мыслящему все-таки оставалось место. Особенно это проявилось в дефолтные времена, когда у людей совсем не было лишних денег, и все-таки книги раскупались.
И мы это сознавали. А потому работали над книгам долго, трудно, днями выискивая нужные слова, выстраивая отражающие настроение фразы и многократно выверяя текст. А потом все сломалось. Подросло новое поколение, в большинстве своем уже не задающее никаких вопросов. Расставившее все по полочкам, удовлетворившееся объективной реальностью и не стремящееся думать о странном. В связи с чем, вполне естественно, изменился и социальный заказ. Мысль, эмоции и прочие изыски перестали быть нужны, как и грамотность текстов, по нынешнему времени ставшая, скорее, излишеством, не радующим читателя, но, напротив, - дескать, нафига автор выпендривается? - обижающая и отпугивающая его.
Соответственно, запросом дня стала нехитрая развлекуха, чтобы пробежать глазами, убив время, и выбросить, купив новое того же типа, и реагируя на этот запрос, издательства сделали ставку на малотиражный вал, дешевый в производстве и скудно оплачиваемый, потому что смешно же тратиться на писанинку какого-нибудь виногорова, которому вполне достаточно кайфа, увидев свое яшмовое имя на обложке покетбука, по гроб жизни именовать себя "писателем". Что, в его понимании, равняет его с Кларком, Камшей, Лукьяненко, Азимовым, Лемом, Сапковским и так далее. Короче говоря: незатейливое время - незатейливый читатель - незатейливое чтиво. Но много. Очень много. И если вдруг на горизонте появляется что-то яркое, перспективное, оно не становится предметом обсуждений, не превращается в гордость и открытие, как совсем еще недавно, но неизбежно тонет в вале макулатуры, где драконы - просто драконы, без нюансов и подтекстов. Ибо нафиг сложности.
Все это я понял, наверное, раньше многих коллег. Мне было легче понять, поскольку чисто литературным доходом я кормился в жизни очень недолго, примерно с 1994 по 1997, а вообще литература (в первую очередь, фантастика) была для меня не средством заработать, а именно возможностью выкричаться. Так что, ощутив в какой-то момент некий дискомфорт, я, не будучи связан никакими ни перед кем обязательствами, имел и время, и возможность осмыслить свои ощущения, а осмыслив, осознать, что больше не надо. Не потому, что не хочется, а потому что не для кого.
Вот, собственно, все.
Коллеги, думаю, поймут меня легко.
Читатели моих (и их) книг, уверен, тоже.
А кто не поймет, так и хрен с ним.
Глупость не спасает. Из ослов делают салями. Е.Лец
|
| |
| |
