Париж, 1964 г.
После осмотра девятой или десятой квартиры я осознал, насколько же трудно найти жильё одинокому молодому мужчине: хозяева дружно подозревают в нём дебошира и грязнулю. Полагаю, девушки также испытывают некоторые трудности, но, признаться, я уже жалел, что не родился барышней.

Выглядел я как нельзя более скромно, сохранил армейскую выправку и предъявлял с готовностью все необходимые бумаги, в том числе, договор на работу, позволяющую оплачивать квартиру, однако это не играло большой роли. Владельцы категорически не желали сдавать жильё студенту из некогда благородной, но, увы, с восемнадцатого века значительно обедневшей семьи, приехавшему из маленького городка на юге и не имеющему поручителя. Сами квартиры были убоги, дороги и удалены от центра, но я уже согласился бы на любую. Учебный год должен был вот-вот начаться, а я третью неделю жил у знакомого крёстной, который и сам ютился в квартирке, по размерам похожей на клетку для канарейки, пусть и с видом на Сену.

Поэтому к дому, соответствующему последнему адресу в длинном списке, я подходил, отчаянно умоляя высшие силы о помощи. Этот вариант находился уже в предместье, что, впрочем, имело свои преимущества: улица радовала глаз зеленью, а уши - тишиной. Моё будущее жилище оказалось весьма приятным: двухэтажное здание, старенькое, но подновлённое, полное неопределимого очарования пожившего дома. Судя по остаткам лепнины и по великолепной работы кованым железным воротам, первые владельцы не лишены были вкуса. Слева от ворот тянулась глухая стена, справа три окна прятали квартирное нутро за тюлевыми занавесками, выдавая пол владелицы, наверху расположился длинный балкон с закрытыми ставнями, пустой и оттого выглядящий сиротливо.

У ворот ждала костлявая, неопределённого возраста женщина с нервным лицом, встретившая меня, как ни странно, благожелательно, несмотря на опоздание. Я извинился, она кивком приняла сбивчивые оправдания и распахнула дверцу в воротах.

Перешагнув через порог, я оказался под аркой, ведущей во внутренний двор. Слева было две двери, больше рассмотреть ничего не удалось: квартирная хозяйка тут же открыла вторую и повела меня вверх по узкой лестнице.

- Из соседей у вас буду только я. Двор тихий, квартиру недавно отремонтировали, всё есть, но если нужна ещё какая-то мебель, говорите, я посмотрю на чердаке.

Признаться, я насторожился. До этого мне приходилось доказывать, что достоин сдаваемой квартиры. А уж увидев за добротной дверью просторную кухню, с немолодыми, но в отличном состоянии мебелью и плитой, я и вовсе сник: «цена договорная» рисковала оказаться заоблачной. Впрочем, надежда наконец обзавестись съёмным жильём воспрянула, когда я увидел, что кухня проходная. Но тут же стало понятно, почему меня так радушно встретили: в проёме показалась лестничная площадка.

Хозяйка поспешила пересечь её и снова загремела ключами, а я огляделся. Низ лестницы терялся в темноте – света из небольшого окна хватало лишь до поворота влево. Лестничная площадка оказалась просторной; странное расположение квартиры меня смутило, и я спросил растерянно:

- Что же, мне каждый раз надо будет запирать двери, если я пойду готовить обед?

- Нет-нет, - поспешно ответила хозяйка. – Внизу никто не живёт, там я храню всякий хлам, вам нечего бояться. Вот, посмотрите, как здесь хорошо, - она приглашающе повела рукой внутрь.

Комната возместила недостатки планировки: большая, светлая, обставленная всем необходимым. Ванная также превзошла мои ожидания. К тому же, пора было прекращать злоупотреблять гостеприимством знакомого крёстной. Поэтому, услышав цену, я с трудом удержался от удовлетворённой улыбки: названная сумма соответствовала моему бюджету. Даже лестница, сильно смущавшая поначалу, показалась оригинальным расширением площади. Я спросил о возможности переехать завтра же и получил положительный ответ.

Вопрос был решён.

В последующие недели я видел хозяйку лишь дважды: назавтра, в день въезда и прочих хлопот, и через некоторое время, когда мне потребовались дополнительные бумаги для законного проживания на новом месте. Затем она предупредила, что переезжает к племяннику, который живёт в центре, и оставила телефон.

Начало учебного года и связанные с ним сложности так захватили меня, что я толком освоился лишь к середине октября. Впрочем, вниз я всё же спустился, с фонариком, поскольку освещения там не было. На крохотную лестничную площадку выходила только одна решётчатая дверь, и, судя по количеству пыли на замке, висящем к тому же на моей стороне, ею давно никто не пользовался. Свет просунутого меж прутьев фонарика позволил рассмотреть слева ворота-близнецы входных, и, похоже, их ровесника – громоздкий автомобиль, дедушку нынешних. Впрочем, говорят, ездить на таких – самый шик.

Как бы то ни было, я тут же полностью забыл и об автомобиле, и о гараже, и о сам ой нижней лестничной площадке. Живя один, я столкнулся с массой бытовых сложностей, о которых ранее и не подозревал. С честью выдержав все испытания, я наконец смог установить более или менее спокойное течение жизни. Новая квартира, казалось, стремилась поддержать меня в этом: здесь царила столь полная тишина, что единственным звуком, доносившимся до меня, был птичий топоток по жестяной обивке широкого козырька под окном – я устроил там кормушку.

Впрочем, в начале зимы добавились и более обыденные шумы: в дом напротив, завершающий колодец из моего-хозяйкиного, пустующего слева и глухой стены соседнего справа, въехали супруги с ребёнком. Их девочку я видел лишь раз, когда она тащила к дому вырывающуюся белую кошку (животному удалось сбежать). Поскольку родители работали, а малышка оказалась нешумной, их появление не слишком нарушило привычную тишину, в которой так хорошо трудилось и мечталось. О чём мечталось? Толком объяснить не могу, пожалуй, о чудесах, о волшебстве. Едва ли не с детства меня часто посещало ощущение, что я живу словно во сне, люди и события не вызывали ни яркого отклика, ни привязанностей. И в то же время меня не покидало осознание неполноты бытия, временами становившееся болезненным.

Я пытался разделить своё одиночество с женщиной, но не смог почувствовать необходимость быть рядом ни с одной из немногочисленных подруг. Те девушки, с которыми я свёл знакомство за время учёбы в столице, зачастую отталкивали меня грубостью, принимаемой ими за уверенность в себе, и распущенностью, трактуемой как необходимый атрибут освобождения от тягостных уз общественной морали. И я заполнял пустоту работой и учёбой, хотя и желал себе вовсе не такой жизни – но что поделаешь, человек обречён существовать в том мире и в том обществе, в котором он родился, пусть даже и чувствует себя анахронизмом.

И всё же, на Рождество, внешне смеясь с приятелями и приятельницами и отсчитывая секунды до боя часов, возвещающего полночь, я попросил: «Пошли мне чудо».

Вместо чудес пришли экзамены, которые, согласитесь, если и заставляют затаить дыхание, то отнюдь не от радости и восхищения. К тому же, у соседей появилась машина, которая заводилась с рёвом отбывающего поезда, и они регулярно грохотали воротами. А мне никак не удавалось их поймать, чтобы попросить производить меньше шума (да и, признаться, я плохо представлял, что они могут сделать).

В конце зимы появилась ещё одна соседка: бабушка кого-то из супругов. Старушка редко выходила на улицу, предпочитая сидеть у окна гостиной, где я её и увидел впервые. Мы махали друг другу, когда я открывал окно, чтобы добавить птицам корм.

Пичуги прилетали всё реже – холода ушли, и им просто уже было найти привычный корм. Вообразите же моё удивление, когда в выходной день я проснулся от бешеного хлопанья крыльев и заполошных птичьих криков. Подбежав к окну, я отдёрнул занавеску и бросил вниз сердитый взгляд. Мне ответил разочарованным пышношёрстный белый кот, под передними лапами которого валялось на карнизе несколько перьев из голубиного хвоста.

Я открыл окно.

- Хулиган! – пожурил я его не очень строго: знаю, что инстинкты сильнее разума.

Да и коту, судя по всему, моё мнение о его неподобающем поведении было глубоко безразлично. Гораздо более его интересовал интерьер комнаты: недолго думая, он сжался в комок, оттолкнулся и грациозно взлетел на подоконник. Ловко зацепившись, гость быстро оглядел новую территорию, не нашёл угрозы и с хозяйским видом спрыгнул на пол.

Следующие полчаса были посвящены обнюхиванию и обтаптыванию моего жилья (кот обернулся, когда я закрыл окно, задумчиво посмотрел на меня, очевидно, убедился в отсутствии нехороших намерений, и продолжил инспекцию). Он последовал за мной и на кухню, возле лестницы задержавшись, глянув вниз и пару раз медленно качнув кончиком хвоста, но очевидно, желание познакомиться поближе с содержимым моего холодильника пересилило любопытство. Порадовать я его мог лишь блюдцем сметаны, которое он принял со сдержанной благодарностью, не сочтя нужным ни потереться об ноги, ни помяукать, ни позаглядывать в глаза. После трапезы джентльмену необходимо умыться, и так я его и оставил: старательно трущим мордочку боковой стороной передней левой лапы.

Пустой холодильник напомнил мне о необходимости сходить в магазин. Одевшись, я отправился за котом, но нигде его не нашёл. В конце концов я решил, что он покинул мой дом одному ему известным путём (дыра в стене гаража?), оставил сметаны перед дверью кухни и ушел.

Когда я вернулся, блюдечко стояло нетронутым.

Вскоре, впрочем, выяснилось, что кот считает эквилибристические экзерсисы на карнизе единственно возможным способом нанести мне визит. Он стал настоящим завсегдатаем: не реже, чем раз в три дня я слышал сдержанное царапанье в оконное стекло и торопился впустить гостя. Внутри кот вёл себя наилучшим образом: не носился, сшибая всё на своём пути, а ходил неспешно и с достоинством, не мяукал, а хранил сдержанное молчание, и предпочитал сворачиваться на коленях или в ногах, а не разваливаться поверх бумаг и поперёк подушки. Я завёл ему мисочку, поилку и лоток, хотя он редко оставался дольше суток – вероятно, где-то его ждали хозяева. Тем не менее, я придумал ему имя. Вернее, имя он выбрал сам, отвергнув различных умаляющих его достоинство «Снежков» и прочих, и соблаговолив принять лишь гордое «Маркиз». Впрочем, я тут же согласился с его предпочтениями: аристократизм чувствовался в каждом его мягком, сдержанном движении, сиял в белоснежной ухоженной шерсти, светился в ярко-жёлтых глазах. Признаться, я раньше не испытывал особой любви к кошкам, но к этому красавцу привязался, более того, бывало, придя домой и так и не услышав до вечера знакомое поскрёбывание, я ложился спать с ощущением, что мне чего-то недостаёт.

Однажды ночью (это была одна из тех ночей, что он провёл у меня) я резко проснулся – мне показалось, что в комнате кто-то есть. Уже полностью очнувшись ото сна и открыв глаза, я отчётливо услышал в мёртвой полночной тишине шелест переворачиваемых страниц – и никогда бы не подумал, что столь обыденный и в чём-то даже уютный звук способен вселять ужас. Вероятно, страх вызвала невероятность единственного варианта: какой вор залезет в дом и примется за ознакомление с хозяйской библиотекой в полной темноте, рядом с кроватью хозяина?!

Пока я искал разумное объяснение, жуткий шелест смолк, и с замиранием сердца я протянул руку и включил лампу на прикроватной тумбочке. Мигнув, она осветила комнату – в которой, разумеется, никого не было. Я с облегчением вздохнул, укорил себя за глупость и хотел было уже выключить свет, как взгляд мой упал на Маркиза.

Кот сидел у моих коленей и немигающим взглядом пронизывал пустоту перед собой. Он словно видел нечто, недоступное моему восприятию, и это нечто находилось едва ли в паре шагов от меня.

Хотя я никогда не считал себя трусливым человеком, мне вновь стало не по себе, и я поднялся и включил верхний свет. Кот моргнул, отвернулся и лёг, поджав под себя передние лапы и прикрыв глаза. Комнату по-прежнему заполняла бескрайняя тишина, но углы больше не таили теней, и я устыдился минутной слабости. Открыв окно, я вдохнул полной грудью прохладный весенний воздух, хранящий отдалённые запахи цветущих деревьев, и стоял так некоторое время, пока основательно не замёрз. Настоящий страх простудиться вытеснил иррациональный перед шелестом страниц (глупо, право же, и что на меня нашло?!), и, окончательно успокоенный, я лёг спать.

На следующее утро ночное происшествие показалось мне и вовсе смехотворным, тем более, что оно не повторилось. Меня сильнее заботило другое: шум отъезжающей машины, будивший меня в самые неподходящие часы. С приближением экзаменов я становился всё более нервным, особенно потому, что, не посвятив сну положенные восемь часов, я весь день чувствую себя разбитым и решительно неспособен сконцентрироваться на чтении, составляющем, к огромному огорчению, основу университетского медицинского образования. Наконец, терпение моё истощилось, и, поднятый с постели рёвом мотора в ранний час, я с раздражёнием накинул халат, отворил дверь и вышел на площадку.

К моему несказанному удивлению, шум доносился не с улицы, а с лестницы. Маркиз, спавший в ту ночь в моей комнате, подтвердил догадку, поспешив вниз. Я последовал за котом, и моим глазам открылось удивительное зрелище: кто-то принёс в гараж тускло светящую лампу, завёл древний драндулет (однако начищенный и явно в исправном состоянии) и отворил ворота. Самого хозяина я не увидел, вероятно, он открывал выезд. Я запоздало понял, что вести разговор через решётку и в одном домашнем халате поверх пижамы неудобно, и потому поднялся наверх, привёл себя в надлежащий вид и спустился по внешней лестнице.

Оказавший под аркой, я неожиданно осознал, что звук уже смолк, и поспешил во двор, надеясь перехватить водителя. Однако, вопреки моим ожиданиям, ни машины, ни её владельца в рассветной серости я не различил. Тут же меня отвлекли: на крыльцо вышла соседка, в домашнем халате и в бигуди. Не поздоровавшись, она возмутилась:

- О чём вы думаете, заводя машину в неполные пять утра! Вы едва ли не каждый день будите мою бедную девочку, не говоря уж о бабушке и обо мне самой! Ваше счастье, что мой муж очень крепко спит, он бы показал вам!

- Помилуйте, мадам, я сам не менее вашего возмущён подобной практикой, - сдержанно возразил я. – И собирался высказать своё неодобрение владельцу автомобиля, однако, вероятно, он уже уехал.

Женщина хмыкнула:

- Скорее, спрятался в гараже. Поговорите с хозяйкой, она должна прекратить это безобразие. Она, наверно, даёт ключи племяннику, а он не думает о жильцах!

Я попытался успокоить собеседницу:

- Постараюсь перехватить его в следующий раз и свяжусь с хозяйкой сегодня же.

- Спасибо, - она одарила меня дежурной, но всё же приятной улыбкой. - А то это уже невыносимо!

На том мы и расстались. Я поднялся к себе и тут же спустился - к гаражу. Соседка оказалась права: неизвестный выключил мотор и оставил автомобиль в гараже. Вновь с раздражением подумав о столь дурно воспитанном ровеснике, я поднялся к себе и следующие часы провёл в тщетных попытках заснуть. Разумеется, это не прибавило мне вежливости в обращении, и с хозяйкой я заговорил достаточно холодно. Вообразите же моё негодование, когда в ответ на описание утренних событий я получил лживое:

- Вам показалось.

В первую секунду я не нашёл слов, но, опомнившись, возмутился:

- Я своими глазами видел распахнутые ворота и заведённый автомобиль!

- Автомобиль стоит там со смерти деда, - нервно ответила хозяйка. – И с тех пор его никто не заводил. Более того, ворота открыть невозможно, их заложили кирпичом, ещё когда моя мать была жива.

Я был настолько поражён подобной наглостью, что, не прощаясь, повесил трубку. Минуту постояв в растерянности у телефонного автомата, я нашёл, наконец, объяснение подобному поведению в несомненном душевном расстройстве квартирной хозяйки. Однако, чтобы подтвердить диагноз, требовалось проверить её слова, поэтому, вернувшись вечером домой, я не стал подниматься к себе, а сразу прошёл во двор.

Только выходя из арки, я понял, что никогда не обращал внимания на стену под моими окнами – обычно я торопился наверх и лишь в день переезда бросил равнодушный взгляд на ничем не примечательный дворик. И вы можете представить, насколько я был поражён, действительно обнаружив, что въезд в гараж, всё ещё обозначенный крупными камнями, образующими широкую арку, заложен кирпичом, заштукатурен, покрашен и, более того, зарос плющом!

Сомневаясь уже в собственном умственном здоровье, я подошёл к стене, отнюдь не выглядящей новой, и прикоснулся к шероховатой, местами потрескавшейся поверхности. Её твёрдость убедила меня в реальности преграды.

Я вернулся домой, взял фонарик и уже внимательно оглядел гараж. Тут же глаз подметил множество деталей, упущенных в первый, поверхностный осмотр: и слой пыли на автомобиле, и сильно помятое левое крыло, и спущенные шины, и огромную, проржавевшую цепь на воротах, и полное отсутствие дневного света, который должен был бы проникать через щели между створами и притолокой.

Не в силах найти разумное объяснение произошедшему, я надеялся успокоить напряжённые нервы разговором с соседкой. К моему несказанному облегчению, она подтвердила, что слышала шум, однако о воротах ничего с точностью сказать не могла. По её лицу было понятно, что она находится в замешательстве, ведь из окна гостиной, где мы вели разговор за чашкой чая в компании бабушки, все прекрасно могли видеть глухую стену напротив. Однако и косвенного подтверждения было достаточно – я смог восстановить душевное равновесие.

Когда я уходил, пожилая дама, дремавшая во время нашего разговора, неожиданно очнулась и оживлённо укорила меня:

- Отчего же вы приходите без невесты?

Я растерялся и оттого ответил резковато:

- У меня нет невесты.

- Как же? – искренне удивилась она. – А кто же та милая девушка, что я видела в окне?

- Не представляю, о ком вы. Вы видели кого-то в окне моей комнаты?

- Вот в том, - старушка подняла дрожащую руку и указала на выходящее на лестничную площадку окно, – узком. Такая очаровательная девушка, но такая грустная, - она замолчала ненадолго и задумчиво повторила: - Такая грустная.

Я только и смог, что покачать головой.

- Она похожа на мою сестрицу, да, похожа, - уже почти неразборчиво проговорила она, кивая в такт своим словам и вновь погружаясь в дрёму. – И такая грустная…

Отчего-то от этих слов моё собственное сердце наполнилось печалью.

- Простите мою бабушку, - извинилась, провожая меня, хозяйка дома. – Она уже очень стара и заговаривается. Её сестра умерла много лет назад, но я не уверена, что бабуля это осознаёт.

Я заверил её в полном понимании, и мы расстались дружески. Направляясь домой, я не удержался и бросил взгляд наверх – но никого не увидел за мутноватым стеклом.

Владелец автомобиля, кем бы он ни был, словно бы устыдился, и стал заводить его реже. Пробуждаясь от ставшего уже привычным шума, я то и дело вскакивал и бежал наперегонки с Маркизом вниз, но ни разу мне не удалось застать неизвестного возмутителя спокойствия. Более того, творились странные вещи: стоило отвернуться или даже всего лишь отвлечься, и я обнаруживал себя в полной темноте, рядом с закрытым пыльным гаражом, хотя ещё секунду назад имел возможность любоваться на ярко освещённую машину и слушать урчание мотора.

Я никогда не был подвержен суевериям, но подобные необъяснимые происшествия смущали меня, и я начал подумывать о смене квартиры. Однако, когда я в шутку заговорил об этом с Маркизом и предложил последовать за мной, кот отреагировал столь бурно, что я был шокирован. Не вызывало никакого сомнения, что он прекрасно понял мои слова и по неизвестной причине отнёсся к подобным планам крайне отрицательно. Мне вспомнилось загаданное под Рождество желание, и с удивлением, смешанным с ужасом и трепетной радостью причастности к невероятному, я понял, что оно уже исполняется.

Разговор этот (если можно назвать разговором сцену, во время которой один говорит, а второй мяукает), состоялся накануне экзаменов, и следующие недели были посвящены им и только им. Странности дома словно поняли, что мне необходим покой, и пропали на время. Пройдя успешно все экзамены, я получил подтверждение перевода на следующий курс и задумался о том, как проведу каникулы. Мне одновременно хотелось бежать прочь от непонятных чудес и претило покидать загадочный дом. К тому же, в пенатах обосновался брат с семьёй, и можно было даже не мечтать о тишине и покое в полном детей деревенском доме. Итак, после недолгих размышлений я решил остаться в столице.

Уже через неделю я едва не пожалел о принятом решении. Меня разбудило мяуканье Маркиза: мой друг, обычно сдержанный, отчаянно скрёб дверь. Его тревога передалась мне, я вскочил с кровати и распахнул дверь. Против ожидания, кот замер на пороге, вызвав невольно раздражённое:

- Ты для этого меня разбудил?!

Кот ответил строгим взглядом, и в тот же миг я ощутил в воздухе странный запах. Поначалу я решил, что забыл закрыть горелку на плите, бросился в комнату за ключами и лихорадочно открыл замок на кухонной двери – лишь затем, чтобы убедиться в полной необоснованности опасений. Остановившись растерянно на пороге, я услышал доносящиеся снизу тихие голоса и заунывную восточную – вероятно, индийскую – музыку. Смешиваясь с неприятным запахом, они порождали крайне раздражающее сочетание, однако раздражение это обострило мою память, и потребовалось менее минуты, чтобы понять: внизу расположились курильщики опия.

Не мешкая, я спустился, едва не споткнувшись о бросившегося мне под ноги Маркиза, спешащего проделать намеченный путь раньше меня. К огромному моему удивлению, в полутьме крохотной лестничной площадки я различил две фигуры у открытой решётки. Подойдя ближе, я понял, что передо мной две женщины, или, скорее, ещё девушки. Та, что стояла справа, была одета более чем скромно: светлая блуза с зауженной талией и пышными рукавами, и тёмная юбка до пола. О подол настойчиво тёрся кот, которого я уже почти привык считать своим. Тёмные же волосы собраны в причёску, детали её ускользнули от меня в сумраке, однако я прекрасно разглядел встревоженное и удивлённое выражение милого лица незнакомки – и сам ощутил недоумение: она ничуть не походила на курильщицу опиума, однако запах окутывал меня теперь вязким, плотным, почти ощутимым саваном.

В замешательстве я перевёл глаза на вторую девушку – та, в противоположность хозяйке Маркиза, выглядела как многие из моих знакомых: яркое платье с глубоким декольте, короткая стрижка, густо накрашенное лицо и вызывающий взгляд. И всё же, несмотря на очевидное различие, нечто в их чертах подсказывало, что передо мной сёстры.

За их спинами угадывались ещё несколько человек, сидящих, прислонившись спиной к дверце и колёсам автомобиля. Все они, очевидно, находились в наркотическом опьянении, поскольку никак не отреагировали на моё появление.

Старшая одарила меня смущённым взглядом, и я вспомнил, что пришёл, как был, в пижаме. Однако я счёл, что обстановка не располагает к скрупулёзному соблюдению приличий, и строго произнёс:

- У вас есть три минуты, чтобы погасить кальяны и покинуть помещение, в противном случае я не поленюсь сообщить жандармам о происходящем здесь. Запах доходит даже до моей квартиры, и вы глубоко ошибаетесь, если считаете, что я намерен терпеть здесь притон.

По взгляду, который строго одетая девушка бросила на сестру, я понял, что она, вероятно, сама только что обнаружила хулиганку и пыталась воззвать к её совести и разуму – их голоса я и слышал сверху. Однако в тоне наркоманки не прозвучало раскаяния, когда она неохотно протянула:

- Ладно.

Сестра обняла ей одной рукой за плечи и повела внутрь; ощутив, как Маркиз трогает меня лапой за пижамную штанину, я опустил глаза и пожурил его:

- Эх ты, слуга двух господ!

Моя реплика в большей мере предназначалась уходящей девушке – я надеялся завязать разговор и больше узнать о происходящих здесь чудесах и, возможно, о ней самой. Но когда я, не дождавшись ответа от истинного адресата замечания, поднял глаза, взгляд мой натолкнулся на знакомые прутья решётки и, миновав это досадное препятствие, утонул в кромешной темноте гаража.

В последующие дни я не раз вспоминал странное событие, гадая, кто же эти девушки, откуда они пришли и куда исчезли, стоило лишь отвести глаза. Призраки, феи, обитательницы параллельного мира, галлюцинации, вызванные запахом опиума, исходящим из совершенно реального притона, устроенного племянником хозяйки? Впрочем, от последней версии я отказался: мои сверстники предпочитали более сильные и современные наркотики, коих, к моему огромному сожалению, в последнее десятилетие создали великое множество.

Случай – или, скорее, бдительность Маркиза – позволили мне вскоре вновь увидеться с его загадочной хозяйкой. К несчастью, встреча эта произошла в обстоятельствах, ничуть не способствовавших мирному, дружескому общению.

Прошло не более месяца, и я с ощущением дежавю проснулся от истошного крика Маркиза, мечущегося между моей кроватью и дверью. Как и в прошлый раз, я вскочил, не раздумывая; но теперь, стоило мне приотворить дверь, как кот проскользнул в щель и бросился вниз по лестнице. Я поспешил за ним, перепрыгивая через ступеньки: пролёт окутывали клубы дыма, а в лёгкие мгновенно ворвалась удушающая вонь горящей резины, краски и дерева. Решётка вновь оказалась отворена, и в слабых отблесках пожара я различил тела в знакомых позах и скорчившуюся у ворот тонкую фигуру: ноги уже не держали её, судорожный кашель разрывал горло, но моя незнакомка из последних сил пыталась отворить ворота. Я мгновенно пришёл ей на помощь: засов с трудом поддавался, но мне всё же удалось сдвинуть его и распахнуть створки.

Я подхватил на руки опустившуюся бессильно девушку и вынес её на свежий ночной воздух, но взглянув на её бледное лицо, с тревогой понял, что она потеряла сознание. Опустив свою бесценную ношу на землю, я осторожно похлопал её по щекам, надеясь, что чистый воздух вскоре окажет целительное воздействие, и досадуя, что в образовании своём не дошёл ещё до помощи при удушьях.

К моей несказанной радости, она быстро пришла в себя, и в обращённом на меня взгляде я прочёл искреннюю и горячую благодарность, позволившую почувствовать себя героем. Однако тут же лицо её исказилось тревогой и, приподнявшись в моих объятьях, она резко показала мне за спину, вымолвив лишь:

- Там…

И тяжело закашлявшись. Её отчаянный жест заставил меня вспомнить об оставшихся внутри людях, я бережно положил спасённую на землю и бросился назад, намереваясь вынести стольких, скольких смогу. Однако первым мне под ноги попался Маркиз, я кинулся за котом, опасаясь, что он задохнется – и оказался на лестнице. Обернувшись, я увидел закрытую решётку, а выбежав на улицу - ровную стену, затянутую буйными джунглями неподвижных, чёрных в лунном свете плетей плюща.

Моя чудесная незнакомка тоже исчезла, и мне оставалось только надеяться, что здоровье её не пострадало, и что я её ещё увижу. А также, что кто-то подоспел на помощь оставшимся в гараже людям – хотя, признаться, я чувствовал глухое раздражение при мысли о том, что их пагубное пристрастие могло стоить жизни моему прекрасному видению.

Мысли о ней настолько занимали меня, что несколько дней я провёл как лунатик, мало интересуясь происходящим вокруг. Из прострации меня вывел цветочный горшок, пролетевший на расстоянии вытянутой руки и разбившийся о дно бадьи. Я очнулся и понял, что стою под домом, а наверху квартирная хозяйка вытягивает руки с новым снарядом.

- Что вы делаете?! – воскликнул я.

- О, простите, я вас не заметила, - испугалась она. – Я выбрасываю эти ужасные горшки. Здесь жила моя тётка. Старуха на днях умерла, и я могу наконец избавиться от её балконной оранжереи и сдать этот этаж. Кстати, если хотите, можете переехать сюда.

- Благодарю, но меня устраивает нынешняя квартира, - сухо ответил я. - Однако, если цветы вам не нужны, я заберу их.

- Пожалуйста, - пожала плечами женщина. – Поднимайтесь, дверь открыта.

На втором этаже оказалось чисто, светло и уютно; следующие полчаса я был занят размещением растений на лестничной площадке. Когда я выносил уже последний горшок, взгляд мой упал на пожелтевшую фотографию, стоящую на комоде поверх кружевной салфетки тонкой работы. И сердце моё замерло: со снимка глядела моя незнакомка, а на коленях у неё – ошибки быть не могло – с гордостью восседал Маркиз.

- Кто это? – выдохнул я, услышав шаги хозяйки.

- Это она, моя тётка, - ответила она. – Тут она ещё до падения. Потом-то она долго не могла сидеть, не то что ходить, и с тех пор часто болела.

- Она вышла замуж?

- Нет, что вы, - фыркнула хозяйка. – Кому нужна такая жена… А прожила столько лет! Моя мать вон умерла рано… хотя моя мать сама виновата, - и она со вздохом отвернулась.

Только тем огорчением, что я испытал при этом разговоре, можно объяснить следующий жест: я схватил фотографию и спрятал её под рубашку, и лишь затем осознал, что творю. Но мысль вернуть украденное так и не посетила мою голову.

Найдя место для последнего цветка, я опустился на верхнюю ступеньку и тяжело опёрся спиной о стену.

Что же это?! Неужели я спас её лишь для того, чтобы она влачила подобное тягостное существование? Неужели это возможно?! Нет, нет, я должен увидеть её снова, я должен всё исправить!

Глядя на её портрет, переживая вновь и вновь краткие, но волнующие минуты нашей встречи и сожалея о том, что завершилась она прежде, чем мы смогли перемолвиться хотя бы парою слов, я не сразу осознал другую потерю: исчез Маркиз. Страшнее всего было подумать, что он погиб в том пожаре, приведя меня к хозяйке, однако эта самая горькая возможность была и самой вероятной. Я вскакивал на каждый шорох, однако раз за разом это оказывались голуби либо моё разыгравшееся воображение. Пока однажды, душной июльской ночью, в которую я оставил окно открытым, не случилось то, чего я давно уже подспудно боялся: по пути ко мне Маркиз сорвался с карниза.

Я очнулся от раздирающего слух скрежета когтей по металлу и от короткого кошачьего вскрика; мгновенно угадав, что произошло, я бросился к окну. Белое тельце словно светилось на фоне поросших травой камней внизу; отчаянно надеясь, что он успел перевернуться в воздухе и упал на лапы, я поспешил на улицу. Спустившись, я увидел, что кот идёт мне навстречу, но вид у него был неважный. Я аккуратно взял его на руки и отнёс наверх, устроив в кровати на свёрнутом удобно одеяле. Когда Маркиз не отказался от принесённого блюдца сметаны, я вздохнул с облегчением: похоже, мой друг отделался испугом. Я сидел рядом, пока он не заснул, затем выключил свет и расположился на любезно оставленной половине кровати.